• Zero tolerance mode in effect!

Рассказы

Лиса и Журавль

По весне, прилетев с югов на родное болото, Журавль рассказывал местной живности разную фигню. Например, что там зимой тепло.
Лисе Журавль показался на вид вкусным. Журавль подумал, что Лисой хорошо выстлать гнездо.
- Где Кинерет, и где Нил, - встряла начитанная Лиса.
- А на Нил я в позапрошлом году летал. Путаюсь маленько.
- Журавль, а фамилия ваша какая будет?
- Стерх.
- Понятно. А мы Патрикеевна будем. Местные мы.
Журавль улыбнулся Лисе одним клювом. Лиса состроила ему зубки.
Но Медведь распорядился всем дружить и обращаться на вы. Пришлось Лисе пригласить Журавля в гости.
Подала она залётному манной каши на блюде.
- Щи да каша - пища наша, - сказала.
Журавль подолбил-подолбил блюдо, ничего не уел, сказал пару вежливых слов и ушёл на длинных своих ногах. Позже пригласил на ответный визит записочкой.
Пришла Лиса, а Журавль выставил ей кувшин с узким горлышком. И вообще в кувшин ничего не положил. Лиса на кувшин посматривает, носом поводит.
- А что там, Журавль?
- Маца.
- А вроде не пахнет ничем.
- Рецепт такой. Зато на зубах хрустит хорошо.
Ушла Лиса.
После они в лицах рассказывали всем, как прикалывали один другого.
Но паскудный осадок остался.
Потом уже как-то Журавль вообще не прилетел, а у Лисы стал облазить хвост.
 
В райских кущах всё роскошно и полезно.
Надо только приложить, заварить, втереть, настоять, съесть, добавить, понюхать, отжать и заквасить.
И будешь ты насыщен всеми витаминами и провитаминами тоже.
И всё это прекрасно подействует на сосуды головного мозга, на межпозвоночные диски, на почки с надпочечниками, на щитовидку, на артериальное давление, на отложение солей, на память, на выделение мокроты, на ломкость ногтей, на гемоглобин, на перистальтику, на облысение, на гайморовы пазухи, на поджелудочную железу, на среднее ухо и на герпес.
Только в райских кущах мне ничего этого уже не надо.
 
  • Like
Реакции: nt00
Алексей Петров
6 ч. ·
Если взять за основу поговорку, «Два переезда приравниваются к одному пожару», то перевоз одного кота из точки «А» в точку Столица, это два собственных инфаркта, и нервное расстройство в придачу...

Сначала Марику нужно было объяснить, что его вечерний сон (неизменная привычка на протяжении уже нескольких лет), резко отменяется. Мало того, он сейчас должен отправиться в переноску. Это было трудно. Сержант АТОшник, это вам не бородатая Ассоль с мутными глазами. Это гораздо серьёзней. Ещё на пороге квартиры мне вдруг показалось, что кот сейчас разнесёт эту переноску на молекулы. И по фиг, что она предназначена для авиаперелётов и как то же проверялась наверное на прочность.

Железнодорожный вокзал встретил тысячами непонятных запахов, шумом чужих людских голосов и дребезжанием чемоданных колёс по брусчатке. Локомотив прибывающего поезда разорвал воздух истошным предупредительным сигналом. От неожиданности я сам чуть не подпрыгнул. На перрон деловито подлетел ночной экспресс. Кот от испуга даже перестал возмущённо мяукать. Его стало жалко. Очень.

– Давайте быстрей. Не задерживаемся. У нас короткая посадка, - Тарахтела накрашенная как индеец проводница.

Какой идиот напланировал в Мелитополе всего пять минут на подсадку, это отдельная история. Ведь как минимум половина пассажиров этого экспресса отправляется как раз с нашего вокзала.

– Вот наши билеты.
– Да! Вижу... Давайте быстрей... Так, а это что у вас? - Виннету в форменной юбке и блузке с глубоким декольте посмотрела на переноску.
– Это наш кот.
– Документы есть?
– Конечно. Больше чем у меня.
– Так показывайте! - Раздраженно взвизгнула проводница и тут же снова затарахтела скороговоркой, - Быстрей. Давайте быстрей. Посадка заканчивается.

Матерюсь сквозь зубы, вспоминая все фразеологизмы армейского языка и лезу в рюкзак за Марика посвідченням та відповідними справками. В полумраке перрона достаю синию книжицу. Бросив короткий взгляд проводница кивнула головой,
– Вижу! Проходите скорей.

«Твою мать железнодорожную!», бормотал я себе под нос, «Что ты там могла увидеть, если я даже ветеринарный паспорт полностью не успел достать из рюкзака!».

Закрылись двери купе. Мы облегченно вздохнули. Первый этап пройден. Вот только кот наотрез отказался выходить из переноски. Марик испуганно прислушивался к десяткам раннее неведомых звуков. Стуку колёс на стыках рельс, скрипу вагона, хлопанью дверей в коридоре, чужим голосам. И запахи. Десятки, если не сотни неизвестных ароматов. И только ладони которые его постоянно гладили и два родных голоса, раз за разом напоминали коту, что он тут не совсем один среди чужих людей. Прошло два часа. Марик молча продолжал сидеть в переноске. А вот когда мы выключили свет и попробовали уснуть, он выбрался, сделал первые шаги по купе и испуганно включил своё фирменное, «МАУУУУ». Сон закончился не успев начаться. От стресса кот постоянно открывал пасть и жадно дышал. Словно его мучала жажда. Оно и понятно. Индеец натопив вагон до состояния сауны, завалилась спать. Пришлось открыть окно в коридоре. Стало немного легче. По крайней мере нам. Часы превратились в череду бесконечно долгих минут. Марик ни на минуту не сомкнул глаз пытаясь забиться в нишу под полку. «Ну куда ты дурашка, там же ещё жарче».
Лишь изредка кот давал нам получасовые передышки, спрятавшись снова в переноску. Утром он перестал метаться по купе и возмущённо материться. Сидел устало в своей «будке» и лишь дарил мне свой фирменный взгляд, доселе мне не известный кстати.

– Ну и падла ты Петров!
– Марик! Ну прости друже! Так просто нужно! Потерпи ещё немного! - Я протянул руку и погладил его за ушами.
– Да пошёл ты! - Кот развернулся ко мне кормой и снова притих.

Сорок минут в такси прошли под усталое «МАААУУУУ». Сердце обливалось кровью. Кот совсем выбился из сил. Мы тоже.

Но уже в квартире он выдал нам ещё один фортель. Выскочив из переноски и пригнувшись как разведчик, Марик на полусогнутых лапах ринулся к входной двери...

– МАУУУУУУ.... Выпустите меня срочно. Я хочу домой... Нет! Это не мой дом!... Петров, не рассказывай мне басни. Тут всё чужое! Запахи... Запахи чужие!... Ты понимаешь меня балбес?... Ай, что ты можешь понимать?... МААААУУУУУ... Зачем вы привезли меня сюда? Вам надо, вы и переезжайте! А мне не надо...
– Маричек... А вот твои игрушки. Мы же забрали твоих мышек. Все полтора десятка.
– Засунь себе этих мышек знаешь куда?... Верни меня домой... Не можешь? Тогда открой двери!
– Котёночек любимый, ну куда ты собрался? Мы далеко от дома. Очень...
– Ну и что! МААААУУУУУ... Петров, открой двери я сказал тебе! Срочно...

Когда я вечером вернулся домой, кот немного успокоился. Устроил ревизию новой жилплощади, по прежнему на полусогнутых лапах исследую все закоулки небольшой квартиры. Запахи... Ну почему столько чужих запах и так мало своих? И эти незнакомые звуки. Они так путают. То то было на войне. Всё понятно, привычно и значит не страшно... Ладно. Можно и поесть немного. И даже поспать.

 
Мужчина сидел на остановке и пристально смотрел на меня. Глаза у него были светло-голубые, практически прозрачные, как буд-то выцветшие. На вид, лет 55-60. Его лицо казалось мне смутно знакомым. Было ощущение, что этого человека я знаю, но как при эффекте "Дежавю", как из прошлой жизни. Он не сводил с меня глаз
На нём была надета синяя куртка, серые брюки и до блеска начищенные ботинки. Он явно "сверлил" меня глазами.
Ну вот.- подумал я - сейчас начнёт со мной разговаривать о политике, о высоких ценах, о тяжёлой жизни, о том кем он был раньше.
Вполне стандартный набор тем скучающего на остановке человека.
Я подкурил сигарету и сделал вид, что не замечаю пристального взгляда в свою сторону. От его взгляда было почему-то жутковато. И подумалось - Скорее бы пришёл мой автобус.
Мимо проезжали и останавливались разные автобусы. Моего небыло. Да и мужчина не сел ни в один из них.
Пронеслась мысль.- Блин, наверное тоже ждёт тот же автобус.
Вдруг я услышал голос, явно обращённый ко мне.
- Да не бойся ты меня. Не съем же. Вижу же, что нервничаешь. Лучше
угости сигаретой?...Ты же всё равно бросить курить собирался, или уже не собираешься? Да и вообще ты не решительный какой-то. Переезжаешь из города в город часто. Меняешь квартиры. Кидало тебя из стороны в сторону с самого детства. Часто школы менял. То в шахматы играл, то карате занялся. То дружил с Мишей Клайманом, интелегентнейшим мальчиком, то забыв про Мишу , подружился с явным хулиганом Глебом Пермяковым..он вроде как погиб где-то? Да? А Миша в америке живёт....врач. Правильно? Ты с ним недавно связь возобновил. Детки у тебя хорошие. На тебя похожи .
Он улыбнулся.

Я остолбенел. У меня пробежал мороз по коже. Как?? Откуда??
- И, так ты всю жизнь.- Продолжал мужчина.- То так, то эдак. Всех запутал. То одно, то другое. То веришь, то не веришь....
Работы меняешь. То весело тебе, то грустно.
Я уж, как могу так тебя и поддерживаю. Уж не обессудь, как умею. Всё, что в моих силах......

Сигарета тлела у меня в руке уже обжигая пальцы. Я стоял и слушал мужика с открытым ртом.
- Кто вы?- Только и смог я произнести, точнее прошептать.
- Сам знаешь.
- Откуда вы все обо мне знаете??
- Сам знаешь.
Вся жизнь пролетела у меня перед глазами. Я совершенно неверующий человек. Скептик. А тут...прям таки - пиздец!!! Шок. Мистика. Страх. Раскаяние.
- Сам знаешь. - Повторил мужчина и улыбнулся - Ну подумай хорошенько. Ты же не глупый, уж я то знаю....
- ТТТТы...- Я стал заикаться. - То есть, Ввввы...ОН?????!!!!
- Ну, как видишь, не ОНА - Он снова улыбнулся.- Ну что ? Знаешь, кто я? Узнал?
- Кажется да. - Мои ладони стали мокрыми. - Вы .....БОГ!??
- Ты че? Вообще рехнулся?? Какой бог? Я подписан на тебя в фейсбуке. Слежу за творчеством твоим, фотки твои детские видел в "альбоме" да и в графе "О себе" все твои школы указаны. О хобби своём ты писал года 3 назад....за жизнью твоей слежу короче.. Помогаю чем могу....лайки ставлю там....сердечки. Вот ты псих ..ей богу...бог..... Ваще крыша поехала??!!!.
Отпишусь от тебя нахер. Дебил сумашедший.

СтасВольский
 
Драконовские байки

Матушка моя ещё та змея была. Однажды заползла она в чьё-то гнездо, а там Птеродактиль спит. "Спиш-ш-шь!" говорит она ему. Так тот так испугался, что сразу меня и зачал. Папой моим оказался. Ну, маме он понравился, хоть и намучилась она с ним: папа был такой весь угловатый, костистый, попробуй, заглоти такого! Ну, нам вдвоём в маме стало тесно, я и родился. С тех пор люблю правильное питание.
Однако вот ведь незадача: скольких принцесс зачинал и съел, а так никто и не родился. Прямо чудеса какие-то... Ну, что уши развесил? Кушать пора.

***

Лечу как-то над горами. Ущелье, замок - всё как положено. Залетаю, значит. А там царица Тамара жила. Ага, себе думаю, будет ночь, будет пища. А она, видать, баба опытная, и давай меня щекотать везде. А я щекотки боюсь ведь! Ну и выбросился из окна прямо в пропасть. Еле ногу успел оттяпать. Лечу по ущелью, ногу эту жую. Немножко волосатая, а так ничего, вкусно. Нежная такая нога у неё была...

***

А! Вот ещё. Не хочется, но расскажу. Летел я с Карпат, кажется. Вижу, три мужика стоят, здоровенные такие кабаны. Один у другого, слышу, спрашивает: "А чё это за хрен с горы летит?" - "Горыныч," - тот отвечает. А этот, первый, постоял-постоял, да как заржёт!
"Ой, - кричит, - не могу!.. Ну, Лёха, отмочил!.. Горыныч!.. Это ж надо!.. Ой, держите меня семеро!.. Ну, шутник!.. Скажет ведь такое!.. Ой, уморил совсем!.." Я уже пять кругов над ними сделал, а эта дубина всё хохочет, аж заходится. Не стал я их есть. Весь аппетит отбили. В клоунах я ещё ни у кого не ходил.

***

Ланцелота вот уважаю. Ведь другие как: всегда кучей, засады там, сети какие-то... а потом на лошадях улепётывают. А этот выйдет в поле, выхватит меч и давай меня на бой вызывать. Ну, я, конечно, выхожу. Само собой, навешаю ему, отметелю... Так он месячишко отлежится и опять меня ищет. Сколько... раз тридцать мы уже с ним встречались. Настоящий мужик. Герой!

***

Ну и что, что я замыкаю пищевую цепочку? Ведь что получается... Вот я летаю везде и даже там, куда Мак-Кар телят не гонял. И всюду вы, люди. Группы, вереницы, скопления, каре... Жёлтые, белые, чёрные. Ну, и евреи, конечно... Да... О чём бишь я? А! Так вот: мне же столько не съесть! Только малую толику. А остальные? Остальные совсем без будущего! Вот и подумаешь: кто виноват, что делать и в чём смысл жизни?

***

Принцессы... Да что вы всё про принцесс! Хотя, вот была одна. Можно сказать, изменила всю мою жизнь. Прихватил я её в аллее. Ну, как обычно. А она: нет и всё! Я и так, и этак. Упёрлась. "Хоть ешь меня, - говорит, - всё равно не дам." Пришлось съесть так. И вы знаете, никакой разницы! Вот я и подумал: что же я столько времени тратил на всякую ерунду...

***

Самолёт? А что самолёт? Летал тут один. Ну, меня поначалу разобрало, вроде как посоревноваться захотелось. Ну-ка на скорость? Не отстаёт, шельмец. Я в пике - и он в пике. Я на спинке - и он на спинке. Я петлю Нестерова - и он то ж. Ловкий такой попался. Ну, думаю, погоди. И придумал такую штуку: подлетел к утёсу, левой лапой зацепился и повис вниз головой. Крылья на животе сложил, один глаз сощурил и вишу, жду что он-то сделает. А он хоть бы хрен - летит себе и летит. Так и улетел восвояси. А вы всё: техника! авиация!..

***

Ага. Слышал-слышал: тупая скотина, одна извилина и та в кишечнике. А вы знаете, что именно я собрал лучшие умы человечества и поставил им задачу. Справились блестяще. Выведен человек-бройлер. Полтора года - и готовый продукт. Со вкусом сёмги, кинзы, баранины... Ребята, сказал я, просите, что угодно. Жить, попросили учёные. Да пожалуйста! - говорю. Вы это заслужили.
[/TD]
 
  • РАССКАЗЫ, ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА, СТИХИ
Ион Деген. Война никогда не кончается

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Многие знают это короткое стихотворение,, пожалуй, самое суровое поэтическое произведение о Войне. Но не всем известно, что написал его -- Ион Лазаревич Деген ז"ל, замечательный человек, на долю которого выпали нечеловеческие испытания.
Родился в 1925 году в Могилеве-Подольском (Винницкая область). В 1941 году ушел на войну добровольцем после 9-и классов школы.
Всю войну провел на передовой - сначала в разведке, затем - командиром танка Т-34, до конца войны - командиром танковой роты. Попадал в служнейшие ситуации. Несколько раз его машины подбивали.Получил серьезнейшие ранения , в благополучный исход которых не верили лечащие врачи. Но каждый раз, после поправки, непременно возвращался в строй. Перенес семь пулевых ранений, в мозгу остался осколок , верхняя челюсть собрана из кусочков раздробленной кости, изуродована правая нога.
Награжден боевыми орденами: Красного знамени, Отечественной войны I степени, двумя орденами Отечественной войны II степени, медалью За отвагу (которой очень дорожит), польским орденом Крест Грюнвальда, многочисленными медалями.
Как воевал - лучше скажут рассказы и стихи, приведенные в книге. Уж лакировкой действительности их не назовешь - это точно.
С окончанием войны - демобилизовался, несмотря на противодействие начальства. Поступил в медицинский институт. Окончив, совмещал врачебную деятельность с научной работой . Защитил кандидатскую, затем докторскую диссертацию.
В 1977 году переехал на постоянное жительство в Израиль.


 
  • РАССКАЗЫ, ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОЗА, СТИХИ
Ион Деген. Война никогда не кончается

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Многие знают это короткое стихотворение,, пожалуй, самое суровое поэтическое произведение о Войне. Но не всем известно, что написал его -- Ион Лазаревич Деген ז"ל, замечательный человек, на долю которого выпали нечеловеческие испытания.
Родился в 1925 году в Могилеве-Подольском (Винницкая область). В 1941 году ушел на войну добровольцем после 9-и классов школы.
Всю войну провел на передовой - сначала в разведке, затем - командиром танка Т-34, до конца войны - командиром танковой роты. Попадал в служнейшие ситуации. Несколько раз его машины подбивали.Получил серьезнейшие ранения , в благополучный исход которых не верили лечащие врачи. Но каждый раз, после поправки, непременно возвращался в строй. Перенес семь пулевых ранений, в мозгу остался осколок , верхняя челюсть собрана из кусочков раздробленной кости, изуродована правая нога.
Награжден боевыми орденами: Красного знамени, Отечественной войны I степени, двумя орденами Отечественной войны II степени, медалью За отвагу (которой очень дорожит), польским орденом Крест Грюнвальда, многочисленными медалями.
Как воевал - лучше скажут рассказы и стихи, приведенные в книге. Уж лакировкой действительности их не назовешь - это точно.
С окончанием войны - демобилизовался, несмотря на противодействие начальства. Поступил в медицинский институт. Окончив, совмещал врачебную деятельность с научной работой . Защитил кандидатскую, затем докторскую диссертацию.
В 1977 году переехал на постоянное жительство в Израиль.


Из стихов неравнодушного израильтянина.
***

Как яйцеклетке на процессе алиби,
Как морю Мёртвому нужны тюлень и морж,
Так Тель-Авиву очень нужен Алленби,
Иерусалиму - по зарез - Кинг Джордж

Казалось, что привычен, но ограбленным
В своей стране я ощутил себя, еврей,
Когда назвали в Тель-Авиве "Площадь Рабина",
Похерив прошлое - Израильских царей.

Назвать бы улицу, без имени которая,
Иль вместо Алленби, резоннее вдвойне,
А не оплёвывать своей страны историю,
Благодаря которой мы в своей стране.

Правители, что в наказанье даны нам,
Вдруг назовут, израильтян не удивив,
В столице улицы Петлюрами, Богданами
И парком Сталина украсят Тель-Авив.

Декабрь 1995 г.


СТАТЬИ В СЕТЕВОМ ЖУРНАЛЕ "ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ"
 
Современный детектив:
Мальчик не пьёт, не курит, учится в шестом классе, на завтрак ест сырнички, играет в шашки, но плохо.
Ему подбрасывают окурок с его слюной, стакан с его отпечатками пальцев, восемь квартир на Остоженке, остров в Полинезии и семь миллиардов рублей (в долларах) прямо в Бургер Кинге. Набирается на 12 лет отсидки.
Вступается общественность.
Мальчику дают два года условно и штраф 4 тыс. рублей.
Все довольны.
 
Скрипка
Скрипку Вите мы купили совершенно случайно. Я шла по броканту и увидела потрясающую вещь. Я не искусствовед и не специалист, но вся моя жизнь среди музыкантов, среди которых немало скрипачей. И эта скрипка меня потрясла своей идеальностью. Она была абсолютнонеуместна на этом сельском старьевом рынке, у нее был чехол, но смычок был неродной. Но это уже было неважно. За скрипку просили дорого. Но для 17 века это было почти бесплатно. Муж заплатил, не глядя. Дома мы поняли, что настроить ее невозможно, нужно ремонтировать. Мастера мне подсказали в университете.
- И он по-моему разговаривает по-русски, - сказали мне.
Большой и красивый дом в самом центре Тулузы. Я звоню в домофон
- Месье Леви?
- Мадам, не коверкайте великий французский язык, я еще очень помню по-русски.
Поднявшись на второй этаж, я нахожу квартиру, но открывают мне не сразу. Я обратила внимание, что замки очень низко на двери.
" Может быть хозяин квартиры карлик,-" подумала я, но в этот момент дверь медленно открылась и я увидела, что хозяин квартиры не карлик, a инвалид-колясочник.
- Как вас зовут, милочка? - услышала я характерный еврейский, одесский говорок.
- Александра, точнее Саша, - засмущалась я.
- Я буду называть Вас Шура, у нас в доме всех Александров и Александр называли Шурами, Вы не обидетесь?
- Меня бабушка тоже Шурой называла.
- А меня зовите Михаил Давидович, или дядя Миша, как Вам больше нравится.
Незаметно мы оказались в огромной комнате, с высоченными потолками. Какие-то механизмы, отвертки и неизвестные мне инструменты лежали повсюду, громадные шкафы до потолка /как он только в них забирался/ были битком набиты какими-то частями скрипок, альтов, струны торчали из самых необычных и непонятных мест. Это была святая святых - мастерская скрипичных дел мастера. Страдивари и Амати наверное работали в таких же мастерских. Мне даже показалось, что они должны были выглядеть точно так же, как и хозяин всего этого богатства.
- Вы что мне принесли? Доставайте.
- Михаил Давидович, мы на блошином рынке купили скрипку, вещь хорошая, но по-моему она без надобности века провалялась на чердаке. Даже не знаю, сколько Вам тут работы, сколько бы ни стоило, я заплачу, очень хочется ее в порядок привести.
И я открыла чехол.
Михаил Давидович посмотрел на скрипку. Он бережно, как первый раз на руки берет грудного ребенка его бабушка, взял ее в руки, поднес ее совсем близко к лицу, развернул, повернул, повертел со всех сторон. Потом положил ее на колени и уехал в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь. Я осталась стоять, не зная куда присесть и что делать. Вдруг я услышала из-за двери рыдания. Я просто остолбенела. Страшная догадка поразила меня.
Я приоткрыла дверь. Старик целовал скрипку, слезы огромными каплями капали на нее, он их вытирал рукавом своей старой кофты и опять целовал.
- Боречка, Боречка ты мой! Прости меня. Прости меня, - бормотал Михаил Давидович.
Я не знала уже, что мне и делать и время остановилось. Сколько времени прошло, я не помню. Сколько времени я простояла за спиной плачущего старика? Я помню, что старалась не издавать никаких звуков, но воротник моей толстовки у меня былсовершенно мокрый от слез. Такую волну горя и слез я видела часто, так плачут матери и постели умершего ребенка. Так плачут о потере, утрате.
Михаил Давидович затих, посидел немного.
Я решилась нарушить тишину.
- Михаил Давидович. Это ведь Ваша скрипка. Я не ошибаюсь?- я присела на корточки рядом с его коляской, чтобы видеть его лицо.
- Шурочка, это скрипка моего старшего брата Боречки. Он с ней уехал, а я уехал с другой, мне тогда было всего 5 лет и эта мне была великовата. Но я знаю ее наизусть. Я знал, что когда я подрасту, Боречка уже будет играть на дедушкиной скрипке, а этабудет моя. Видите эту царапину? Это Боречкина царапина, - и Михаил Давидович поцеловал еще раз то место, на котором действительно был еле заметный царапок. -А тут колки разные, струны уже не Боречкины, таки прошло же с этого времени почти 80 лет.
Он замолчал, но уже не плакал.
- В Освенциме у нас сразу же забрали все вещи и больше я ни папу, ни маму, ни брата не видел, какие тут скрипки. Меня отправили в отдельный барак для совсем маленьких, на нас ставили медицинские опыты. А Боречка очень скоро умер. А я вот все живу. И вот теперь Вы приносите его скрипку. Как она из Польши попала на ваш сельский рынок? Уму непостижимо! Боречка наверноеменя к себе зовет. Я так по нему скучаю, - и Михаил Давидович опять заплакал.
Мне было стыдно отвлекать его от горя я тихонько поднялась и хотела на цыпочках уйти, но Михаил Давидович меня окликнул.
- Шурочка, куда же Bы? Мы же не договорились ни о чем!
И он вытер слезы и бодрым голосом продолжил.
- Я Bам скрипочку сделаю обязательно, но денег не возьму. Раз она к Вам попала в руки и Вы до меня ее донесли, значит Боречка хочет, чтобы Ваш ребеночек на ней играл.
- Михаил Давидович, но так нельзя, я представляю сколько вам работы.
- Нет, уважаемая моя, я не могу. Вы мне такой подарок сделали. Это как будто весточка от брата. Как будто не было никакой войны. Хоть что то он него осталось, я же даже никогда не надеялся что-то из той жизни найти. Мы же в Одессе жили в 41 году. В Тулузеоказался уже после войны, меня усыновили мои вторые папа с мамой. И ни разу с той поры в Одессе не был. Сделайте мне подарок, обещайте, что будете на ней играть, И что Ваши внуки тоже будут на ней играть, как было в моей семье. Обещайте.
- Я постараюсь, но обещать не могу, дети ж нынче родителей не слушают.
- Ваши Вас послушают, я уверен. Напишите мне телефон Ваш сюда, покрупнее. Я как сделаю сразу же Вам позвоню.
Мы расстались добрыми друзьями. Он уже шутил и улыбался, долго держал меня за руку и рассказывал анекдоты про евреев.
Прошло недель пять или шесть.
Мне позвонил незнакомый мужской голос и на французском языке сказал:
- Мадам Шура -/ он сказал с ударением на последний слог/.
У меня кольнуло сердце.
- Да, я Вас слушаю.
- Меня зовут Борис Леви, Папа умер, он попросил передать Вам скрипку. Приезжайте завтра, пожалуйста, как раз будет 30-й день. Он просил раньше ее Вам не отдавать.

Alexandra Lemesle
 
Александр Федоров «Рубин»

Я решил идти пешком. В такое утро странно было бы трястись в экипаже, на лошадях, от которых идет испарина. Я вот сейчас пройду полверсты по дороге, среди заколоченных дач, лавчонок и избушек рыбачьего поселка, а там сверну на тропинку, и зашагаю один по обрыву над берегом моря. Там я могу петь, размахивать руками, как мне заблагорассудится, и даже делать дикие прыжки. Мало ли на что способен в такое утро человек, если его никто не видит, будь он самый почтенный отец семейства!

И, наконец, чего тут собственно стыдиться! Я скорее склонен гордиться тем, что во мне сохранилось чувство животного, в котором пробуждение природы вызывает буйную потребность движений и радости. Это тем более естественно, что красота нынешнего утра явилась совсем неожиданно: так вот, ни с того, ни с сего. Все время, несмотря на март месяц, стояла неприветливая, серая, то ветреная, то туманная погода. А сегодня, открывши ставни, я даже ахнул от неожиданности: точно кто-то любящий, нежный и чистый дохнул в лицо мое теплом и лаской, засмеялся и защекотал поцелуями глаза до того, что на ресницах появились слезы.

Природа точно сразу сбросила с себя маску; довольно притворяться грустной и холодной. Я — твоя. Люби и торжествуй со мной.

На улице весна к моим услугам. Она стучит особенно весело колесами по сразу высохшим камням мостовой, смеется из-под женских шляп черными глазами и улыбками, летит по небу белыми пухлыми облаками. Я останавливаюсь на минуту около огромного углового дома на площади, где кондитерская. Этот дом, весь облепленный пошлейшими завитушками, похожий на именинный мещанский пирог, всегда возбуждал во мне отвращение, но сегодня я доволен им: его завитушки служат приютом неисчислимому множеству скворцов; скворцы обсели его и таким оглушительным треском наполняют воздух, что стеклянный гул льется и брызжет во все стороны, как звонкие каскады, падающие в хрустальный бассейн. Соседние деревья, еще не успевшие опериться зелеными листочками, кишат серыми воробьями, которых, надо полагать, вытеснили их черные противники из гнезд. Деревья так же кричат, как и дом. Дети, с книжками в руках, по пути в школу и прохожие, у которых сохранилась капля свежего чувства в душе, останавливаются тут и смотрят, разинув рот, на обезумевших от весеннего солнца птиц.

За зеркальными стеклами кондитерской, точно рыбы в аквариуме, проплывают физиономии завсегдатаев. Шевелятся газетные листы. Нет, я нынче не читал газет… Я не притронулся к ним. Я, ради этого дня, не хочу, чтобы в глаза мне, после солнечных лучей, брызнули струи льющейся повсюду крови и, вместо щебетанья птиц, оглушили меня стоны невыразимого человеческого страдания, отчаяния и муки.

Покуда около меня не взорвалась еще ни одна бомба, поспешу за город!

И вот, я здесь.

Паровоз, дружелюбно посвистывая, идет забирать воду. Дымок из паровозной трубы щекочет мое обоняние; даже этот дымок пахнет весною в прозрачное солнечное утро. Немощеная улица сохраняет перепутавшиеся следы ног. Еще на теневой стороне сыровато, но на солнечной — сухо, и около заборов и решеток пробивается травка.

Спешу мимо заколоченных дач и лавчонок; некоторые из них имеют разрушенный вид: должно быть, идет перестройка. Тут еще жилища теснятся одно к другому: человеческая жадность и трусость сгрудила их возле моря и совсем закрыла его от глаз, хотя оно чувствуется вот тут, совсем близко. Я слышу важный ропот мертвой зыби — воспоминание о вчерашнем ненастье; я ощущаю на губах прикосновение солоноватой влаги, от которой трепещут ноздри.

Мост… И опять разбитые лавчонки и домишки… Тоже, верно, перестраиваются… Я не хочу думать ничего другого об этих зияющих окнах, об этих, как бы в ужасе разинувших рот, дверях.

За ними кое-где идет уже работа, белеет известка, валяются щепки… шевелятся жалкие темные фигуры. Готовятся к сезону.

Монастырь стоит на взгорье, как бы благословляя эти убогие гнезда бедноты. Я обхожу его… сворачиваю на тропинку. Я на обрыве над морем.

Оно все движется и сверкает синевою и зеленью. Оно размахнулось так широко, что не хватает глаз обнять его, но кажется, что если бы не легкая сиреневая дымка на горизонте, можно было бы увидеть какой-то другой мир, сияющий и прекрасный, где нет ни гнилых избушек, с разбитыми окнами и дверьми, ни жалких темных фигур за ними.

У берега вода отливает желтизной, и мутные полосы извиваются таинственными узорами. Белый треугольник паруса, как знамя мира и свободы, качается над волнами. Я почти забываю о том, что осталось у меня за спиною. Я весь во власти моря и горбатых холмов внизу, покрытых кустарником и травой, с одной стороны, и широкого степного простора — с другой.

Свежая зеленая травка топорщится по обеим сторонам тропинки. Справа она густо покрыла ровный пустырь, такая наивная, трогательная, чистая, что глядя на нее нельзя не улыбаться. Крошечные беленькие цветочки звездочками блестят на ней, как снежинки, упавшие с неба. И сердце мое заливается невыразимой нежностью ко всему живому и прекрасному, ко всему, что не носит имя человек, и особенно — к этой пушистой и прохладной траве.

Хочется потрогать ее руками, погладить, как детские волосы, даже поцеловать… От нее исходит еле ощутимый аромат фиалок, хотя я не вижу их здесь; аромат земли и снега, который, кажется, проникает в самую кровь и очищает, обновляет ее до того, что вспоминается детство, расцвет юности и первая любовь, и легкое опьянение кружит голову и становится грустно, но эту грусть я не променяю ни на какие радости жизни.

Я останавливаюсь и снимаю шляпу. Теплый душистый воздух падает мне на волосы, проникает сквозь них до самых корней… кажется, до самого мозга, — вместе с солнечными лучами, прикосновение которых кожа ощущает так же, как, вероятно, ощущает жадно всасывающая их земля. И золотые искры солнца падают в мозг и зажигают огни неизъяснимых мыслей и образов. Жаворонки поют в вышине; они поют песни, которыми полны таинственные клеточки моего мозга. Как величавый орган вселенной, под куполом небесного храма, гудит свой торжественный хорал море: это гимн, который поет каждая капля моей крови.

Пойте, птицы, волны, травы! Заглушите огненную песню кровавой борьбы и вражды. Пойте песню возрождения, которую никогда никто не услышит так, как я слышу ее, никто во всей вселенной. Пойте все, звучащее во мне, осужденное на то, чтобы никогда не быть спетым для людей! Я припаду к земле грудью и перелью в нее мою музыку.

Отчего так жаль мне себя весной? Вон стоит при дороге деревцо и тихо покачивает по ветру гибкими веточками. Оно точно дирижирует всей этой музыкой своими тонкими пальчиками, и от нее лопаются рубиновые почки, и вырвавшиеся на свободу листочки, остренькие И клейкие, раскрываются, настораживаются, как тысячи маленьких янтарных ушей.

Отчего же так жаль мне себя весной?

Стайка щебечущих птичек пролетала мимо меня, точно горсть живых, перекликающихся цветов, брошенных в пространство весною: рой воспоминаний о несбыточном, вылетевших из настежь открывшейся двери моего сердца. Колокольный звон доносится издалека. На пашне мелькает красная рубашка и черная лошадь пахаря. Звуки, краски, воспоминания, — все поет одну песню: благословение весне.

Опять заколоченные дачи. Около одной из них черный кролик присел на задние лапки и греется на солнце и шевелит ушками. Он смотрит на пушистую зеленую травку круглыми красными глазами: верно, и его она трогает и умиляет не меньше, чем меня. Я стараюсь не спугнуть его, пройти мимо… Разве я могу сейчас причинить ему какое-нибудь зло!..

Но он уже почувствовал мое присутствие, вздрогнул и юркнул под разбитое крыльцо. Он испугался. Да, он почувствовал близость человека, самого страшного, самого жестокого и злого зверя человека.

Опять разбитые гнилые избушки встают в воображении. Их исправляют, вместо них желают построить новые, оттого они и имеют такой жалкий вид, — стараюсь успокоить я себя, и иду по направлению к еврейской лавчонке, прилепившейся вот там, к уголку большого дачного сада, где обрываются рельсы конки. В прошлом году я всегда останавливался у этой лавчонки по пути к себе на дачу, чтобы передохнуть, выпить воды, подкачать шины моего велосипеда.

В лавке прислуживала матери лет четырнадцати девочка, стройная, худенькая, с степенными манерами, с такими большими грустными глазами, что ее длинное матовое личико казалось от них худее, чем было на самом деле. Эти глаза были так велики, что если бы в них светилось не это врожденное страдание, такое глубокое и кроткое, они казались бы уродливыми и бессмысленными.

Говорила она тихо, причем кончик ее прямого тонкого носа иногда чуть-чуть вздрагивал, отвечая движениям верхней губы. И голос ее был такой же грустный, как глаза, точно в них был его источник. Он походил на воркованье горлицы. И звали ее Тауба.

Когда она подавала мне воду, я видел на указательном пальце ее правой руки тонкое золотое колечко с рубином. Красный прозрачный камешек блестел на ее загорелой коже, как капелька крови, и я не мог представить себе ее без этого камешка на пальце. Он, в связи с глазами Таубы, со всем ее существом, представлялся мне чем-то вроде точки над i.

— Тауба, кто подарил тебе это колечко? — спросил я ее, наконец. — Это настоящий рубин.

Я спросил ее тихо, чтобы не расслышала мать. Может быть, у этого красивого подростка была своя маленькая тайна? Я и то позволил себе нескромность.

Девушка повела своими темными зрачками в ту сторону, где копошилась ее мать, и ясно ответила:

— Это мне дала мама.

Я был несколько разочарован. Мать ее — некрасивая беременная еврейка. У нее по внешности было столько же общего с своей привлекательной дочкой, сколько у цветка с кучей земли, из которой он вырос. Мать ее носила это кольцо на своем жирном пальце; только и всего.

Но, всегда ревниво следя за девочкой, мать уже уловила ответ дочери и мои слова и, высунувшись из-за стойки, заговорила с безобразным еврейским акцентом, в котором таким мучительным вопросом звучит растерянность и пугливо тревожная обособленность еврейского народа.

— Ох, господин, это колечко еще носила моя мать, а может и бабушка! Von der Elterbaben zum uren kel. Настоящий рубин? Что значит настоящий рубин?

Она сощурила глаза, когда-то, верно, такие же прекрасные, как глаза дочери, а теперь опухшие от слез, скверного воздуха и грязи, и продолжала:

— Это совсем особенный камень рубин. Это… это…

Она зачмокала языком, закачала головой и, закрыв на минуту глаза, заморгала ресницами и рассказала такую легенду.

В древности Иеффай обещал Господу своему, если Господь поможет ему избавить израильский народ от врагов, принести в жертву первое, что встретит по возвращении в родной Галаад. Первою встретилась ему дочь его, выбежавшая с тимпаном на встречу отцу-победителю. Несчастный отец не утаил от нее свой обет, и она пожелала остаться верной ему: ушла в горы и там, как на алтарь Господний, принесла в жертву свое невинное сердце. И проникла чистая кровь этого сердца в глубь горы и там обратилась в драгоценной камень — рубин, алый и прозрачный, как невинная кровь.

— Я носила это кольцо, когда была девушкой, — закончила еврейка с жалкой улыбкой. — Этот камень должна носить только девушка… — Вот что значит — камень рубин!

— Кто вам рассказал эту сказку? — спросил я.

Она обиженно пожала плечами.

— Что значит — сказку? Это такая же сказка, как то, что вы стоите здесь и пьете воду. Это мне рассказал мой муж, а он не рассказывает сказок. Он так рассказал, значит — так есть в наших книгах.

— А где же ваш муж?

— Мой муж?.. Он там… — Она завздыхала и указала за море своей выпачканной в угольной пыли рукой. — Там, где льется также много невинной крови… Ох! Ох! Только за что льется эта кровь? Он запасной. Да… И мы ничего не знаем о нем… Ох, когда мы, Тауба, дождемся своего отца!

Они его дождались… В начале октября им привезли его… Привезли обрубок человеческого тела — без рук, без ног, но с георгиевским крестом на груди.

Я еще издали увидел какие-то фигуры около лавочки и дымок, ползущий по траве, рядом с нею. Может быть, еврейка опять начала торговать там с своей Таубой, а бесполезный обрубок человека, в котором осталось только то, что нужно для страдания: сердце и голова, — он ест заработанный женою и дочерью нищенский хлеб!

Теперь как раз время открывать тут торговлю. Хотя на окрестных дачах, питающих эту лавчонку, еще никого нет, но уже ищущие дач фигуры и влюбленные парочки оживляют пустынные места.

Я разглядел ясно вдали знакомую фигуру городового, охранителя этого местного участка. Толстый, красный как клоп, он в прошлом году распоряжался грошовым еврейским товаром, как своею собственностью: надувался квасом и водой, запускал волосатые руки в семечки, когда они жарились в жестянке. Жена его, тощая как скелет, служила кухаркой поблизости в аптеке, и она также не стеснялась, как, и он, с еврейским добром.

Значит, тут все по-прежнему, — подумал я, и почувствовал даже некоторое успокоение при этой мысли. Узенькой тропинкой, идущей вдоль сада, я пошел к лавочке.

Верно, Тауба выросла еще больше, — думал я. — И, верно, в ней уже мало осталось от той неуклюжести подростка, которая спутывала ее движения и как бы удлиняла ей руки и ноги? Улыбнется ли она мне своими страдальчески изогнутыми губами, как бывало?

Городовой узнал меня и даже сделал под козырек. Он казался еще краснее и толще, и его жесткие грязновато желтые усы, задранные кверху, придавали ему еще больше самодовольства.

— Магазин свой открываем! — с шутливой развязностью заявил мне он. — Будьте покупателем. Милости просим, копеек за восемь.

— Та-а-к… А я думал — прежние хозяева.

— Эка, хватились! Их и в помине нет… Освободилась лавочка, вот я и открыл ее… To есть не я, а жена: нам по службе не полагается. Нам-то оно с руки: мой участок и все такое… Признаться, я и раньше подумывал об этом, да жиды перебивали.

— А они теперь в городе?

— Н-да… В городе… Все в этом городе будем, — философски заметил он и расхохотался, широко открывая рот и выпячивая хитрые водянистые глаза.

Я еще не успел опомниться от этого сообщения, не успел ухватить его, как он продолжал добродушно сообщать мне:

— Прикончили их. Как, значит, везде был погром, и у нас тоже; тогда их и прикончили. Как есть всех троих и с георгиевским кавалером вместе. Еще ребята потешились над девчонкой, да и над самой жидовкой тоже: весь живот ей пухом набили. Озорной народ. Говорил тем, чтобы уезжали раньше… Уж зима на дворе, печи не было, а они все тут коряжились… Фатеры нет, фатеры нет!.. — передразнил он с грубым еврейским акцентом… — Вот и нашли фатеру! Ха-ха-ха!

Я чувствовал, как мертвый холод от этих слов проникает меня, и колючие иглы ужаса вонзаются в сердце. Все невыразимое зверство происшедшего вставало предо мною в кровавом тумане, и около жалких стен этой лавчонки еще пахло теплыми испарениями невинно пролитой крови.

Ими пропитана была земля, трава, янтарные сережки распускающейся сирени. Они висели в самом воздухе, начинавшем принимать в моих глазах зловещий рубиновый тон. Тонкая нежная фигурка Таубы проплыла передо мной, и ее огромные печальные глаза с бездонным вопросом взглянули на меня и заполнили своим взглядом все мое существо… И этот взгляд тоже был рубинового тона… Ее мать, с животом, набитым пухом… Обрубок человека с Георгиевским крестом на клочке оставшегося тела…

Мне хотелось дико закричать, взвизгнуть, упасть на землю и проклясть ее за богатство ее даров, за ее радости, падающие вокруг из бирюзового купола неба вместе с искрами солнечных лучей, в то время, как люди-звери творят злодейства, непонятные, чудовищные… Проклясть землю за то, что она не застонет от этой злобно проливаемой братской крови и не растрескается, чтобы поглотить адскими щелями извергов, питающихся ужасами злодейств! Кому нужна была эта кровь? Во имя какой искупительной жертвы пролилась она? Лжет старая еврейская сказка! Если невинная кровь дочери Иеффая могла превратиться в прозрачные капли рубинов, земля давно должна бы стать одним кровавым рубином от пропитавшей ее насквозь невинной крови.

Я почувствовал, что мне становится дурно, тошно, тошно от волнения, и голова кружится… и все вертится перед нею.

Я опустился на лавочку, едва успев пробормотать: — Воды. — Городовой крикнул своей жене, чтобы она поспешила с водою.

Женская рука, оголенная до локтя, худая и сухая, как куриная лапа, со следами теста на ней, протянула мне синюю чашку с водой.

Я сделал глоток и…

Но, нет… Мне померещилось… Я взглянул еще пристальнее. Женская рука все еще держала передо мною чашку… Но ведь это была не рука Таубы! Я хорошо помнил тонкие пальчики Таубы. Эти кривые сухие пальцы были чужие… Зачем же?.. Нет, не может быть!..

Я поднял глаза…

Да, это была жена городового…

Перевел глаза на ее руку, на мизинце блестело золотое колечко с рубином… О, я помню это колечко и не могу смешать его с другим!.. Рубин!.. Капля застывшей крови!
 
МЕСТЬ

Мужчина ехал на стареньком Ситроене. Ещё тот, знаете, который поднимался над лужами? Ну, работает и ладно. Хорошая машина, надёжная. Нынешним не чета. Да и страховка меньше, что тоже немаловажно. Впереди был переход, а по правилам. По правилам надо притормозить, а если есть пешеход, то остановиться и пропустить, пока на пешеходную дорожку не выйдет. И пешеход таки был.
А точнее, несколько. Кошка с котятами переходила по зебре. Ещё одна машина едущая рядом притормозила, и мужчина посмотрев в левое стекло подмигнул водителю за рулём новой Тоёты-версо. Тот улыбнулся в ответ. Но в эту секунду.
В эту секунду на бешенной скорости их объехал внедорожник Ленд-ровер, и не останавливаясь промчался через переход. На асфальте остались лежать три маленькие тельца. Рядом сидела серенькая кошка с двумя оставшимися котятами, и смотрела на погибших деток широко раскрытыми глазами полными ужаса.
Мужчина и водитель версо выскочили из машин и бросились к кошачьей семье. Мгновенно вокруг собрались несколько десятков человек, и оставшуюся в живых кошку и котят забрала домой одна из женщин, а остальные…
Остальные стали звонить в полицию и требовать немедленно прибыть на место. И они прибыли. Сняв показания и уверив всех в том, что совершивший это без наказания не останется, они поехали дальше. А люди всё не расходились. Они думали, как им достать видео о том, что случилось и выложить в инет. К счастью у водителя версо стоял видеорегистратор. И он сняв карточку памяти, пытался на ноутбуке принесённом одним из свидетелей открыть и скинуть в соц сети видео.
Мужчина из ситроена стоял прислонившись к своей машине. Он не мог ехать, руки дрожали. Перед глазами стояла его семья погибшая в аварии несколько лет назад. В их машину на всей скорости на перекрестке врезался огромный тяжелый джип. В живых остался только он один. И после многих операций и нескольких лет лечения даже смог встать на ноги.
Минут через десять придя в себя мужчина поехал дальше. У него была встреча с его адвокатом. Суд над человеком убившем его семью, как ни странно, ещё не состоялся. У того было достаточно денег на самого лучшего крючкотвора в городе и это сыграло свою роль.
Оставив машину на стоянке, мужчина направился ко входу в большое здание, где и располагался офис адвокатской конторы. Но тут, что-то попало в правый угол его зрения. Самую капельку. Чуть-чуть. Но он остановился. Посмотрел туда с удивлением. Никого из знакомых тут быть не могло.
В самом дальнем углу стоял большой Ленд-ровер. Что за черт, подумал мужчина. Ну и что с того? Мало ли таких машин в таком огромном городе? Мало ли, много ли, но ноги сами несли его к машине. Подойдя поближе он оглянулся и убедившись, что никто не смотрит, присел и заглянул под передние шины.
Горячая волна ударила его в лицо. Он задохнулся. На правой передней было хорошо заметно кровавое пятно и шерсть. Мужчина встал и пошатываясь вернулся к своей машине. Сердце бешено стучало и воздух вливался в горло маленькими комочками. Сев за руль он отдышался и впился кистями рук в руль. Когда костяшки пальцев и ногти побелели, он отнял ладони и посмотрел на них. Они уже не дрожали. Тогда он открыл бардачок и достал отвёртку лежавшую там по конкретной надобности. Предохранители бесконечно перегорали или просто вылетали от тряски. Вот тогда она и была нужна.
Выйдя из машины и взяв телефон в руки, мужчина направился к большому Ленд-роверу в самом углу стоянки.
А через несколько часов все соц сети и весь инет, вообще, бурлили. Кто-то скинул через безымянный аккаунт видео с номером машины, и с передних шин, на которых было отчетливо видны следы преступления.
Джип так и не успел уехать никуда. Помешали проколотые кем-то шины. Все четыре.
Нет. Эвакуатор приехал и забрал его на ремонт, но это уже не помогло. На видео очень подробно было видно, где он стоял. Поэтому, когда на следующий день хозяин опять поставил его на то же место, то машина вспыхнула ярким пламенем через пару часов. Слава Богу, что рядом никого не было. Прибывшие пожарные и полиция ничего сделать не смогли. Сгорел как свечка.
А у хозяина начались лютые неприятности. После третьего попадания в больницу с ушибами и переломами, он просто сбежал из города, предпочтя оставить дом на продажу посредникам.
Не знаю, нашла ли его полиция и искала ли по поводу наезда на кошачью семью, но одно знаю точно. Они не остались без отмщения.
Ибо сказано:
“… Мне отмщение и аз воздам…”
А, впрочем. Любые совпадения с этим рассказом являются случайными, и автор ни в коей мере не поддерживает подобные поступки. Надо ведь, надеяться на правоохранительные органы.
Я так думаю.

ОЛЕГ БОНДАРЕНКО
 
Случайно нашел в этих ваших интырнетах.

"

ПРОГУЛКИ У МОРЯ

В конце 2000 года, а точнее, поздней осенью, с наступлением октябрьских сумеречных дней, я окончательно сошел с ума и прекратил искать работу. Бестолковый марафон по офисам и агентствам мягко перешел на ходьбу в ближайший магазин за хлебом, чаем и сигаретами, а вскоре и вовсе сменился неторопливыми прогулками между пустых санаториев, вдоль безлюдных пляжей курортной зоны, где в абсолютной тишине остывало побережье, вместе с морем неуклонно погружающееся в зимний анабиоз.
Мой ежедневный маршрут стартовал от санатория "Красные зори", петлял среди кустарников дикой маслины и через небольшой парк спускался по облысевшим склонам к пляжам и пирсам, к самой воде. За бетонными парапетами, отделявшими песок от асфальта, протянулась длинная многокилометровая дорога. В конце она круто поднималась наверх, туда, где за белым минаретом старого маяка сурово высились купола храмов мужского монастыря.
Я проходил вдоль серых песочных пляжей, мимо длинных холодных пирсов, густо усиженных чайками, мимо яхт-клуба, где вытащенные на берег яхты и катера забавляли меня своими названиями. Вот "Cвятой Николай", большой и старый, как и положено самому уважаемому святому, уставился в небо крестом своей мачты, вот "Алые паруса" – большая крейсерская яхта, ослепительно белая на фоне облупившихся рыбацких шаланд с женскими именами: "Настя", "Люся".
Почти всегда я поднимался наверх, к монастырю, и в храме мог подолгу стоять перед темными золочеными иконами, вслушиваться в неразборчивое чтение службы или наблюдать за лоснящимися от собственной значимости отроками семинарии.
Скоро мои маршруты стали ежедневным ритуалом и занимали уже весь световой день. Я перестал вспоминать предыдущую жизнь, как если бы ее и не было. Работа в банке, финансовые кризисы, клиенты, котировки, деньги, семья - все это перестало для меня существовать.
Очень редко размеренность моей новой жизни нарушалась штормовой непогодой, но это длилось так недолго, что нисколько не расстраивало меня, и даже приятно радовало предвкушением завтрашнего дня.
Как бы понимая самодостаточность моей новой жизни, родственники и друзья один за другим перестали меня посещать, телефон звонил все реже, а вскоре и вовсе умолк. Последней перестала приходить жена, красивая женщина с большими грустными глазами, мать моего сына. Она как-то испуганно перекрестилась и сказала, что меня необходимо сводить в монастырь, на что я правдиво ответил, что бываю там каждый день. На следующий день, придя домой к вечеру, я отметил отсутствие детской кроватки и фортепиано, а соседка сказала, что приезжали родственники жены на грузовой машине и все увезли. С этого дня больше никто не тревожил меня, и мои прогулки стали еще более продолжительными.
Вечерами я подолгу просиживал в кресле-качалке, перечитывая только те книги, которые уже читал когда-то в детстве, переживая заново Конан-Дойла, Борхеса, Жюль Верна, Воннегута, Астрид Линдгрен, Льюиса Кэролла, Толкиена и многих, многих прочих.
Мне не хотелось ничего нового, потому что ничего нового для меня и быть не могло, меня все устраивало так, как оно есть. Я был совершенно счастлив.
Небольшие сбережения, оставшиеся от моей биржевой деятельности, по самым приблизительным расчетам (я уже не утруждал себя точными) позволяли не беспокоиться о деньгах до весны будущего года. К тому же, потребности мои были ограничены едой, табаком и коммунальными услугами.
Так, в сладкой паутине своих мыслей, я пребывал в безмятежном одиночестве, день за днем проходя один и тот же маршрут: "Красные зори" – маяк – монастырь. Неожиданно для самого себя я стал писать стихи, как сейчас понимаю, слабые и наивные, строчки и рифмы настигали меня повсюду - у моря, в кресле, в ванной, на улице:
А в Черном море - белая петля сияет ночью,
Как жаль, что это вижу только я, а ты – не очень…
Или:
Вмерзаю в берег белым валуном, сижу совой,
Я сам себе желаю сладких снов - идите все домой.
Последние слова, без сомнения, не были адресованы кому-то конкретно, я просто открещивался, от внешнего мира, от образа жизни, который оставил в прошлом, от людей, которые его исповедовали. Мне было жаль своих бывших друзей, бывших сотрудников, бывших случайных незнакомых прохожих, вовлеченных во вселенскую круговерть суррогата жизни, чей мозг разъедала язва социальной адекватности. Но, единственное, в чем я мог им помочь – это не мешать сходить с ума, в благодарность за тот покой, в котором они оставили меня.
Используя компьютер исключительно в качестве печатной машинки, я редко проверял свою электронную почту. И не то, чтобы мне никто не писал. Отнюдь, в преддверии Рождества корреспонденция была весьма обширной, но я не ждал от этих писем ничего значимого, и даже ничего не значимого для себя. Почти что ничего.
Моя детская любовь, девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов, очевидно, наконец-то позабыла обо мне, или просто разучилась писать по-русски в своем Нью-Йорке. Во всяком случае, некоторое время она была единственным человеком, о ком я вспоминал иногда и от кого ждал поздравления к Рождеству и Новому году. Но она не написала. Вскоре я забыл и о ней.
Я не оставлял свои поэтические опыты, напротив – стал писать короткие тексты в прозе, не пытаясь, впрочем, их как-то осмыслить в контексте литературы вообще. Однажды я даже отправил несколько текстов в какой-то литературный журнал, однако мне никто не ответил. Собственно, я и не ждал ответа. Было что-то мистическое в такой односторонней связи с миром. Обо мне помнят все, я обо всех забыл, я никого не хочу видеть.
Иногда у моря я встречал людей, так же медленно бредущих по пустынному побережью. Странные это были люди, всегда одни и те же, они неизменно следовали по своим маршрутам, так же, как и я, погруженные в собственное одиночество.
Один из них, невысокого роста старик с длинной густой бородой, похожий на сказочного гнома, казался мне удивительно знакомым. Встречая его на пляже у большого желтого камня под монастырем, я наблюдал одну и ту же картину. Старик доставал буханку черного хлеба и кормил чаек. Когда голодные птицы слетались над ним, старик читал "Отче наш". Обрывки ветра доносили слова молитвы, и всякий раз мне казалось, что я слышу не совсем то, что он читает. "Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое", – читал гном, а мне слышалось: "Да СЛЕТИТСЯ имя", и кружащиеся над стариком чайки как бы подтверждали – да, слетится! "Да приидет царствие Твое", я слышал "ПРИЕДЕТ царствие", и в этой связи вспоминалась нечто совсем детское и забытое – "Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете".
На город медленно опускалась зима. Заметно похолодало, и в декабре мне пришлось выбраться на городскую барахолку (сколько же там людей, как же там шумно и грязно!) где я купил огромную волчью шубу, изрядно проеденную молью, но все же очень теплую и удобную. Выпал снег, задул северный ветер, и теперь я уже никого не встречал у моря во время своих прогулок. Сбережения мои порядком истаяли, пришлось практически отказаться от еды, но зеленый жасминовый чай и заготовленные впрок банки с вареньем по-прежнему поддерживали мои силы утром и вечером. Что будет дальше, я не думал, не хотел даже представлять.
Не разделив любовь к варенью и зеленому жасминовому чаю, ушла моя кошка. Она посмотрела своими огромными зелеными глазами, что-то извинительно пискнула, и в форточке мелькнул пушистый серый хвост. Больше я её не видел.
Наслаждаясь одиночеством, я сидел вечерами за компьютером, записывал собственный бред и наслаждался покоем. Получался очень интересный текст, что-то в нем было от французского экзистенциализма, такая же отстраненность содержания и нарочитая протокольность формы. Теперь я писал по тысяче слов в день, никогда впоследствии не поправляя текст. Перечитывая его утром, я удовлетворенно хмыкал и отправлялся к морю.
Прогулки мои оставались ежедневным ритуалом, но из-за холодов стали значительно короче. Кроме того, я не хотел отвлекаться от работы над романом (так сам для себя я называл собственный же бред). Время, казалось, остановилось, дни недели и числа представлялись чем-то наподобие имен давно умерших людей, не имеющих ко мне малейшего отношения.
Однажды, поднявшись к монастырю, я увидел там много людей и узнал, что сегодня канун Рождества. В храме я зажег две свечки, одну перед иконой Николая-угодника – во славу Формы, другую Богоматери – за здравие Содержания. По окончании праздничной службы, когда многочисленные иеродиаконы в предвкушении скоромного столпились у дверей трапезной, я побрел своей дорогой.
Было уже достаточно поздно, у моря дул пронизывающий ветер, но сердце мое билось ровно и спокойно, наполненное торжественной пустотой заснеженного берега.
И неожиданно ко мне пришло понимание необходимости завершить роман непременно сегодня. Совершенно ясно я увидел, какими именно словами текст будет окончен: ЭТО НЕ ПРИНЕСЕТ ВАМ СЧАСТЬЯ.
Эти слова не показались мне тогда странными. Я увидел каждое слово снизу, сверху и как бы изнутри.
Запахнув покрепче шубу, я спрятал голову под тяжелый воротник и поспешил домой.
Я прошел почти половину пути, когда вдруг услышал странный звук. Какой-то тонкий звон, как будто бы колокола монастыря, оставшегося за спиной, стали вдруг совсем маленькими и раскачивались где-то совсем близко от моего уха. Не успел я об этом подумать, как из-за поворота показалось большое светлое пятно, стремительно приближающееся ко мне. На всякий случай я отошел в сторону и спрятался за деревом. Ждать пришлось недолго – через несколько минут пятно приблизилось настолько, что я увидел шестёрку оленей, запряженную цугом в красные расписные сани. Картина выглядела слишком невероятной даже для пустынного морского пейзажа, поэтому я стал заинтересованно наблюдать, не выказывая, впрочем, своего присутствия.
Поравнявшись с деревом, за которым я пытался укрыться, сани остановились, и оттуда бодро соскочил старик с большой седой бородой, одетый в красный балахон и такую же красную шапку с меховым отворотом. Отойдя от саней, старик подошел прямо к моему дереву, на ходу расстегивая широкий пояс. Потом в двух шагах от меня послышалось громкое журчание. Тогда я выглянул из-за дерева, чем очень смутил старика. Каково же было мое удивление, когда я узнал в нем своего давнишнего знакомого – гномоподобного чтеца молитв и кормильца чаек! И еще одна догадка поразила меня, когда я вспомнил лицо святого Николая, перед иконой которого только что поставил свечку! Это был точно он!
Оправившись от смущения, старик поздоровался со мной, как ни в чем не бывало. Заметно было, что он тоже узнал меня.
– С Рождеством Христовым, – зычно прокричал он, уже вскакивая в свои сани. – С Новым Годом! Теперь все будет хорошо, детка, возвращайся домой, – донес до меня ветер его последние слова из-под стука копыт.
– И вас с Новым… – промямлил я вслед мчавшимся саням.
Несмотря на усталость, я как-то очень бодро дошел домой, заключительные слова для моего романа еще напоминали о себе, но больше я размышлял о недавней странной встрече. Старик, Дед Мороз, святой Николай смешались для меня в один образ, и я даже не заметил, как дошел до собственной двери. К моему удивлению, на пороге ждала моя кошка. Она сразу же громко замурлыкала и стала тереться о сапоги, выражая, тем самым, высшую степень кошачьей любви. Поглаживая кошку, я уснул, так и не записав в этот вечер ничего из того, что собирался.
События следующих дней так прочно врезались в мою память, что я могу вспомнить их поминутно. Проснувшись рано утром, я включил компьютер и увидел письмо из Нью-Йорка, которое начиналось словами: "Любимый мой * * *". Так меня называл только один человек, это она, девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов. Из письма я узнал, что она показала какие-то мои тексты какому-то литературному агенту и тот предлагает мне какой-то очень выгодный контракт. Я был так ошарашен, что теперь уже напрочь забыл о том, что хотел написать вчера. Я даже не пошел на прогулку, а сразу же стал сочинять ей ответ.
Но не успел я закончить даже первое предложение, как в дверь постучали. На пороге я увидел свою жену, заметно похорошевшую и посвежевшую за то время, пока я ее не видел.
– С Рождеством тебя! С Новым годом, – улыбаясь, сказала она, а из за ее спины выбежал мой сын с хлопушкой в руках, из которой тут же громко выстрелил.
Через полчаса на плите что-то шипело, источая давно позабытый запах горячей еды. Ошарашенный, я сидел за компьютером, держал на коленях сына и пытался вспомнить, что же я вчера хотел написать.
Вечером позвонил телефон. Мой компаньон по прежней работе, финансовый гений и весельчак, кричал в трубку, что на имя нашей фирмы пришли какие-то инвестиции, что он нас поздравляет и чтобы я завтра утром явился в офис, потому, что необходимо заняться покупкой новых компьютеров, потому, что старые уже никуда не годятся, что он недавно разбил машину, ну и черт с ней, что он завтра купит новую. Он кричал что-то еще, но я уже не слушал его, пытаясь вспомнить, что же я вчера должен был записать.
Вот собственно и все. Теперь я не хожу к морю и не питаюсь одним только жасминовым чаем с вареньем. Жена готовит мне чудесные завтраки обеды и ужины. Мой замечательный сын визжит от радости, если я приношу ему новую игрушку. Он и сейчас сидит у меня на коленях. Девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов пишет мне теперь каждый день. Кошка трется мне об ноги, когда вечером я приезжаю из своего нового офиса. Я подписал контракт с литературным агентом, книги продаются очень быстро, и хотя мой банковский счет пополняется ежедневно, я всегда точно знаю, сколько у меня денег.
Но я не оставляю попыток вспомнить, что же такое понял тогда и хотел записать. Попытки эти становятся все более мучительными. Боюсь, они безнадежны.
Я стал раздражительным. У меня хроническая бессонница. Я плачу по ночам.
Если вы когда-нибудь под Рождество встретите старика на санях с длинной бородой и в красном кафтане, не разговаривайте с ним. ЭТО НЕ ПРИНЕСЕТ ВАМ СЧАСТЬЯ.
Виктор Мбо
Одесса, 9-я станция Большого Фонтана.
Январь 2001 г."
 
Случайно нашел в этих ваших интырнетах.

"

ПРОГУЛКИ У МОРЯ

В конце 2000 года, а точнее, поздней осенью, с наступлением октябрьских сумеречных дней, я окончательно сошел с ума и прекратил искать работу. Бестолковый марафон по офисам и агентствам мягко перешел на ходьбу в ближайший магазин за хлебом, чаем и сигаретами, а вскоре и вовсе сменился неторопливыми прогулками между пустых санаториев, вдоль безлюдных пляжей курортной зоны, где в абсолютной тишине остывало побережье, вместе с морем неуклонно погружающееся в зимний анабиоз.
Мой ежедневный маршрут стартовал от санатория "Красные зори", петлял среди кустарников дикой маслины и через небольшой парк спускался по облысевшим склонам к пляжам и пирсам, к самой воде. За бетонными парапетами, отделявшими песок от асфальта, протянулась длинная многокилометровая дорога. В конце она круто поднималась наверх, туда, где за белым минаретом старого маяка сурово высились купола храмов мужского монастыря.
Я проходил вдоль серых песочных пляжей, мимо длинных холодных пирсов, густо усиженных чайками, мимо яхт-клуба, где вытащенные на берег яхты и катера забавляли меня своими названиями. Вот "Cвятой Николай", большой и старый, как и положено самому уважаемому святому, уставился в небо крестом своей мачты, вот "Алые паруса" – большая крейсерская яхта, ослепительно белая на фоне облупившихся рыбацких шаланд с женскими именами: "Настя", "Люся".
Почти всегда я поднимался наверх, к монастырю, и в храме мог подолгу стоять перед темными золочеными иконами, вслушиваться в неразборчивое чтение службы или наблюдать за лоснящимися от собственной значимости отроками семинарии.
Скоро мои маршруты стали ежедневным ритуалом и занимали уже весь световой день. Я перестал вспоминать предыдущую жизнь, как если бы ее и не было. Работа в банке, финансовые кризисы, клиенты, котировки, деньги, семья - все это перестало для меня существовать.
Очень редко размеренность моей новой жизни нарушалась штормовой непогодой, но это длилось так недолго, что нисколько не расстраивало меня, и даже приятно радовало предвкушением завтрашнего дня.
Как бы понимая самодостаточность моей новой жизни, родственники и друзья один за другим перестали меня посещать, телефон звонил все реже, а вскоре и вовсе умолк. Последней перестала приходить жена, красивая женщина с большими грустными глазами, мать моего сына. Она как-то испуганно перекрестилась и сказала, что меня необходимо сводить в монастырь, на что я правдиво ответил, что бываю там каждый день. На следующий день, придя домой к вечеру, я отметил отсутствие детской кроватки и фортепиано, а соседка сказала, что приезжали родственники жены на грузовой машине и все увезли. С этого дня больше никто не тревожил меня, и мои прогулки стали еще более продолжительными.
Вечерами я подолгу просиживал в кресле-качалке, перечитывая только те книги, которые уже читал когда-то в детстве, переживая заново Конан-Дойла, Борхеса, Жюль Верна, Воннегута, Астрид Линдгрен, Льюиса Кэролла, Толкиена и многих, многих прочих.
Мне не хотелось ничего нового, потому что ничего нового для меня и быть не могло, меня все устраивало так, как оно есть. Я был совершенно счастлив.
Небольшие сбережения, оставшиеся от моей биржевой деятельности, по самым приблизительным расчетам (я уже не утруждал себя точными) позволяли не беспокоиться о деньгах до весны будущего года. К тому же, потребности мои были ограничены едой, табаком и коммунальными услугами.
Так, в сладкой паутине своих мыслей, я пребывал в безмятежном одиночестве, день за днем проходя один и тот же маршрут: "Красные зори" – маяк – монастырь. Неожиданно для самого себя я стал писать стихи, как сейчас понимаю, слабые и наивные, строчки и рифмы настигали меня повсюду - у моря, в кресле, в ванной, на улице:
А в Черном море - белая петля сияет ночью,
Как жаль, что это вижу только я, а ты – не очень…
Или:
Вмерзаю в берег белым валуном, сижу совой,
Я сам себе желаю сладких снов - идите все домой.
Последние слова, без сомнения, не были адресованы кому-то конкретно, я просто открещивался, от внешнего мира, от образа жизни, который оставил в прошлом, от людей, которые его исповедовали. Мне было жаль своих бывших друзей, бывших сотрудников, бывших случайных незнакомых прохожих, вовлеченных во вселенскую круговерть суррогата жизни, чей мозг разъедала язва социальной адекватности. Но, единственное, в чем я мог им помочь – это не мешать сходить с ума, в благодарность за тот покой, в котором они оставили меня.
Используя компьютер исключительно в качестве печатной машинки, я редко проверял свою электронную почту. И не то, чтобы мне никто не писал. Отнюдь, в преддверии Рождества корреспонденция была весьма обширной, но я не ждал от этих писем ничего значимого, и даже ничего не значимого для себя. Почти что ничего.
Моя детская любовь, девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов, очевидно, наконец-то позабыла обо мне, или просто разучилась писать по-русски в своем Нью-Йорке. Во всяком случае, некоторое время она была единственным человеком, о ком я вспоминал иногда и от кого ждал поздравления к Рождеству и Новому году. Но она не написала. Вскоре я забыл и о ней.
Я не оставлял свои поэтические опыты, напротив – стал писать короткие тексты в прозе, не пытаясь, впрочем, их как-то осмыслить в контексте литературы вообще. Однажды я даже отправил несколько текстов в какой-то литературный журнал, однако мне никто не ответил. Собственно, я и не ждал ответа. Было что-то мистическое в такой односторонней связи с миром. Обо мне помнят все, я обо всех забыл, я никого не хочу видеть.
Иногда у моря я встречал людей, так же медленно бредущих по пустынному побережью. Странные это были люди, всегда одни и те же, они неизменно следовали по своим маршрутам, так же, как и я, погруженные в собственное одиночество.
Один из них, невысокого роста старик с длинной густой бородой, похожий на сказочного гнома, казался мне удивительно знакомым. Встречая его на пляже у большого желтого камня под монастырем, я наблюдал одну и ту же картину. Старик доставал буханку черного хлеба и кормил чаек. Когда голодные птицы слетались над ним, старик читал "Отче наш". Обрывки ветра доносили слова молитвы, и всякий раз мне казалось, что я слышу не совсем то, что он читает. "Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое", – читал гном, а мне слышалось: "Да СЛЕТИТСЯ имя", и кружащиеся над стариком чайки как бы подтверждали – да, слетится! "Да приидет царствие Твое", я слышал "ПРИЕДЕТ царствие", и в этой связи вспоминалась нечто совсем детское и забытое – "Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете".
На город медленно опускалась зима. Заметно похолодало, и в декабре мне пришлось выбраться на городскую барахолку (сколько же там людей, как же там шумно и грязно!) где я купил огромную волчью шубу, изрядно проеденную молью, но все же очень теплую и удобную. Выпал снег, задул северный ветер, и теперь я уже никого не встречал у моря во время своих прогулок. Сбережения мои порядком истаяли, пришлось практически отказаться от еды, но зеленый жасминовый чай и заготовленные впрок банки с вареньем по-прежнему поддерживали мои силы утром и вечером. Что будет дальше, я не думал, не хотел даже представлять.
Не разделив любовь к варенью и зеленому жасминовому чаю, ушла моя кошка. Она посмотрела своими огромными зелеными глазами, что-то извинительно пискнула, и в форточке мелькнул пушистый серый хвост. Больше я её не видел.
Наслаждаясь одиночеством, я сидел вечерами за компьютером, записывал собственный бред и наслаждался покоем. Получался очень интересный текст, что-то в нем было от французского экзистенциализма, такая же отстраненность содержания и нарочитая протокольность формы. Теперь я писал по тысяче слов в день, никогда впоследствии не поправляя текст. Перечитывая его утром, я удовлетворенно хмыкал и отправлялся к морю.
Прогулки мои оставались ежедневным ритуалом, но из-за холодов стали значительно короче. Кроме того, я не хотел отвлекаться от работы над романом (так сам для себя я называл собственный же бред). Время, казалось, остановилось, дни недели и числа представлялись чем-то наподобие имен давно умерших людей, не имеющих ко мне малейшего отношения.
Однажды, поднявшись к монастырю, я увидел там много людей и узнал, что сегодня канун Рождества. В храме я зажег две свечки, одну перед иконой Николая-угодника – во славу Формы, другую Богоматери – за здравие Содержания. По окончании праздничной службы, когда многочисленные иеродиаконы в предвкушении скоромного столпились у дверей трапезной, я побрел своей дорогой.
Было уже достаточно поздно, у моря дул пронизывающий ветер, но сердце мое билось ровно и спокойно, наполненное торжественной пустотой заснеженного берега.
И неожиданно ко мне пришло понимание необходимости завершить роман непременно сегодня. Совершенно ясно я увидел, какими именно словами текст будет окончен: ЭТО НЕ ПРИНЕСЕТ ВАМ СЧАСТЬЯ.
Эти слова не показались мне тогда странными. Я увидел каждое слово снизу, сверху и как бы изнутри.
Запахнув покрепче шубу, я спрятал голову под тяжелый воротник и поспешил домой.
Я прошел почти половину пути, когда вдруг услышал странный звук. Какой-то тонкий звон, как будто бы колокола монастыря, оставшегося за спиной, стали вдруг совсем маленькими и раскачивались где-то совсем близко от моего уха. Не успел я об этом подумать, как из-за поворота показалось большое светлое пятно, стремительно приближающееся ко мне. На всякий случай я отошел в сторону и спрятался за деревом. Ждать пришлось недолго – через несколько минут пятно приблизилось настолько, что я увидел шестёрку оленей, запряженную цугом в красные расписные сани. Картина выглядела слишком невероятной даже для пустынного морского пейзажа, поэтому я стал заинтересованно наблюдать, не выказывая, впрочем, своего присутствия.
Поравнявшись с деревом, за которым я пытался укрыться, сани остановились, и оттуда бодро соскочил старик с большой седой бородой, одетый в красный балахон и такую же красную шапку с меховым отворотом. Отойдя от саней, старик подошел прямо к моему дереву, на ходу расстегивая широкий пояс. Потом в двух шагах от меня послышалось громкое журчание. Тогда я выглянул из-за дерева, чем очень смутил старика. Каково же было мое удивление, когда я узнал в нем своего давнишнего знакомого – гномоподобного чтеца молитв и кормильца чаек! И еще одна догадка поразила меня, когда я вспомнил лицо святого Николая, перед иконой которого только что поставил свечку! Это был точно он!
Оправившись от смущения, старик поздоровался со мной, как ни в чем не бывало. Заметно было, что он тоже узнал меня.
– С Рождеством Христовым, – зычно прокричал он, уже вскакивая в свои сани. – С Новым Годом! Теперь все будет хорошо, детка, возвращайся домой, – донес до меня ветер его последние слова из-под стука копыт.
– И вас с Новым… – промямлил я вслед мчавшимся саням.
Несмотря на усталость, я как-то очень бодро дошел домой, заключительные слова для моего романа еще напоминали о себе, но больше я размышлял о недавней странной встрече. Старик, Дед Мороз, святой Николай смешались для меня в один образ, и я даже не заметил, как дошел до собственной двери. К моему удивлению, на пороге ждала моя кошка. Она сразу же громко замурлыкала и стала тереться о сапоги, выражая, тем самым, высшую степень кошачьей любви. Поглаживая кошку, я уснул, так и не записав в этот вечер ничего из того, что собирался.
События следующих дней так прочно врезались в мою память, что я могу вспомнить их поминутно. Проснувшись рано утром, я включил компьютер и увидел письмо из Нью-Йорка, которое начиналось словами: "Любимый мой * * *". Так меня называл только один человек, это она, девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов. Из письма я узнал, что она показала какие-то мои тексты какому-то литературному агенту и тот предлагает мне какой-то очень выгодный контракт. Я был так ошарашен, что теперь уже напрочь забыл о том, что хотел написать вчера. Я даже не пошел на прогулку, а сразу же стал сочинять ей ответ.
Но не успел я закончить даже первое предложение, как в дверь постучали. На пороге я увидел свою жену, заметно похорошевшую и посвежевшую за то время, пока я ее не видел.
– С Рождеством тебя! С Новым годом, – улыбаясь, сказала она, а из за ее спины выбежал мой сын с хлопушкой в руках, из которой тут же громко выстрелил.
Через полчаса на плите что-то шипело, источая давно позабытый запах горячей еды. Ошарашенный, я сидел за компьютером, держал на коленях сына и пытался вспомнить, что же я вчера хотел написать.
Вечером позвонил телефон. Мой компаньон по прежней работе, финансовый гений и весельчак, кричал в трубку, что на имя нашей фирмы пришли какие-то инвестиции, что он нас поздравляет и чтобы я завтра утром явился в офис, потому, что необходимо заняться покупкой новых компьютеров, потому, что старые уже никуда не годятся, что он недавно разбил машину, ну и черт с ней, что он завтра купит новую. Он кричал что-то еще, но я уже не слушал его, пытаясь вспомнить, что же я вчера должен был записать.
Вот собственно и все. Теперь я не хожу к морю и не питаюсь одним только жасминовым чаем с вареньем. Жена готовит мне чудесные завтраки обеды и ужины. Мой замечательный сын визжит от радости, если я приношу ему новую игрушку. Он и сейчас сидит у меня на коленях. Девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов пишет мне теперь каждый день. Кошка трется мне об ноги, когда вечером я приезжаю из своего нового офиса. Я подписал контракт с литературным агентом, книги продаются очень быстро, и хотя мой банковский счет пополняется ежедневно, я всегда точно знаю, сколько у меня денег.
Но я не оставляю попыток вспомнить, что же такое понял тогда и хотел записать. Попытки эти становятся все более мучительными. Боюсь, они безнадежны.
Я стал раздражительным. У меня хроническая бессонница. Я плачу по ночам.
Если вы когда-нибудь под Рождество встретите старика на санях с длинной бородой и в красном кафтане, не разговаривайте с ним. ЭТО НЕ ПРИНЕСЕТ ВАМ СЧАСТЬЯ.
Виктор Мбо
Одесса, 9-я станция Большого Фонтана.
Январь 2001 г."
Не верю.
nea.gif
 
Встретишь, попробуй заговорить. Потом расскажешь.
НО НЕ ГОВОРИ, ЧТО ТЕБЯ НЕ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ.

Кстати, по первым же строкам понял, что сие писалось в моем городе. Несмотря на то, что нет у нас маслин на склоне, да и старого маяка на мысе Большой Фонтан - полвека, как. То, что сейчас есть, выглядит утилитарно-непритязательно, хотя и забавно на фоне куполов:
1616179448039.png
 
РАЗВОД ПО-ХОРОШЕМУ

Это случается с очень многими. К сожалению, почти с половиной пар. Причины бывают разные. Чаще всего –никакими. Такая причина была и у этой пары. Недоговорки, косые взгляды, усталость и раздражение. Упрёки и несбывшиеся надежды. В общем-то, никто. Ни мужчина ни женщина, не могли привести обоснованную причину. Просто, устали друг от друга. И однажды.

Однажды, когда жена очередной раз перечисляла мужу свои претензии и жалела вслух о напрасно проведённых с ним годах. Муж, сжав разрывавшуюся от боли голову руками предложил.
Развестись. В конце концов. Раз тебе так плохо со мной. То давай разойдёмся и пойдём, каждый своей дорогой и жена.
Сперва онемев, потому что не ожидала такого ответа. Присела на краешек стула и.
Согласилась.

Естественно, взяли двух адвокатов. Которые стали обмениваться факсами и звонками. Ну, ведь надо же как-то объяснять судье причину. И кроме того, претензии должны быть. А их-то, как раз, не было. Мужчина ушел из квартиры и поселился в маленькой комнатке на окраине города. Он согласился платить алименты на их дочку восьми лет и оставил жене сбережения на общем счету.
Адвокаты созванивались и пытались выработать такую весомую причину, чтобы комар носа не подточил, как говорится.

А претензий не было никаких. Ни у мужчины, ни у женщины. Ну, не смогли жить вместе и всё. Что тут поделаешь? Короче говоря, заработка особого для адвокатов не предполагалось. Что их естественно расстраивало, пока.
Пока не дошло до кота. Большого, роскошного, пушистого наглеца. Его принёс домой мужчина. Но женщина его кормила и убирала за ним.
А её муж потом, чтобы избавить его от лишнего веса, таскал с собой в соседний парк и заставлял там бегать по часу. Со временем. Шарик привык и стал проситься. Он с нетерпением ждал выходных, когда мог выйти в полюбившееся ему место.
Там были знакомые коты, и можно было подразнить собак, убегая от них и крутя хвостом-ёлкой прямо перед носом. Короче говоря, он мужчину любил. Но и женщину любил тоже, ведь она его баловала вкусняшками.
А вот к их дочке, он относился более чем спокойно. Впрочем, как и она к нему.
Муж объявил своему адвокату, что оставляет бывшей жене квартиру, счёт, деньги и машину, плюс алименты, но…
Просит отдать ему одно единственное – кота Шарика.

Жена объяснила своему адвокату, что пускай забирает машину и деньги со счёта. Ведь надо же ему жить на что-то и купить себе обстановку. Но кота Шарика она не отдаст.
Короче говоря, коса нашла на камень. И ни в какую, никто не шел на уступки. Все прошлые обиды вылезли наружу и стали обоим поперёк горла. А, значит…
Адвокатам привалило работы и денег.

Дело стало известно благодаря абсурдности требований двух сторон. И в зал суда набилось столько народу, что часть стояла в коридоре, и слушали заседание по включенным в зале телефонам.

Судья, высокий седой мужчина с пышными чёрными усами, долго не мог начать. Он то откашливался, то закрывал лицо материалами дела, будто внимательно вчитываясь. Когда ему наконец-то удалось справиться со смехом. Он громогласно потребовал тишины и начал…

Адвокаты честно отрабатывали свой гонорар, рубясь не жизнь, а на смерть за кота Шарика. И зал потешался вовсю, а судья.
Время от времени, прикрываясь бумагами и откашливаясь, опять требовал тишины и грозился вывести из зала, всех до одного.

Через два часа бесполезных трений адвокатов, он прекратил слушания и вынес решение.
-Четыре дня, кот Шарик живёт у жены, а три остальных дня в неделю он, вместе с дочкой будет находиться у мужа. Развод признать недействительным и перенести слушания на год. Вот так.

И никакие протесты адвокатов не помогли. А апелляцию приходилось ждать долго.
Все, включая жену и мужа были недовольны таким приговором. Он никак не ожидал, что ему придётся брать девочку на несколько дней. Ведь его маленькая комнатушка просто не позволяла этого.

После процесса он пригласил жену в кафе обсудить, что им теперь предпринять. И поговорили они хорошо. Без ругани скандала и взаимных упрёков. Сошлись на том, что он будет приходить по выходным, и идти с Шариком и дочкой в парк. Чем и остались довольны оба супруга.

В первый –же выходной, жена вынесла ему чек. На нём была вся сумма со счёта. Муж посмотрел на него и вернул назад.
-Ничего. Не волнуйся. Сказал он. Оставь себе. Я заработаю.
На следующий выходной, жена пошла вместе с дочкой в парк. Где сидела на скамейке и смеялась, смотря как кот, Шарик, муж и дочка бегают и играют.
На третью неделю, муж принёс бутылку фруктового вина и букет цветов. Он долго мялся, а потом протянул это жене.
-Что? Ухаживать разучился? Спросила жена.
-Да. Согласился муж. Плохой из меня ухажер.
-Ну проходи уже, несчастье. Ответила она и стала накрывать на стол.

После первого бокала, муж покраснел и стал задыхаться. Потом упал на пол.
Жена работала мед сестрой в больнице. Схватив в руки бутылку с вином и прочитав состав, она вскрикнула. У мужа была аллергия на цитрусовые, а вино было апельсиновым.

Через несколько минут она с огромным трудом впихнула его в машину и понеслась к больнице, проскакивая на красный свет.
В приёмный покой одновременно прибыла она и две машины полиции. Полицейские узнав в чём дело, помогли внести уже почти не дышавшего мужчину внутрь. Где ему и оказали первую помощь и немедленно подключили к следящим мониторам.

Он остался жив. Анафилактический шок удалось пережить. Через неделю, слабый мужчина выходил из больницы. Жена и дочка категорически отказались везти его в маленькую комнатушку, где он был-бы один.
-Пока у нас полежишь. Недельку. Сказала жена.
Всю неделю они не отходили от него. А потом, как-то само собой, эта неделя перешла в месяц. А потом уже никто и не помнил о том, что он должен был вернуться в свою отдельную квартиру.

Через год суд собрался снова. И усатый судья смотрел на мужа и жену из-под больших очков.
-Ну? Спросил он. Каковы претензии сторон?

Адвокаты опять приготовились к серьёзной рубке, ведь свой гонорар они должны отработать, но.
Муж и жена, сидевшие каждый рядом со своим адвокатом, встали разом и сказали.
-Нет претензий.
Жена стояла, придерживаясь за стол. Она была беременна.

Судья пять минут прятал улыбку. А потом вынес решение.
-Если ещё один раз вас двоих здесь увижу. Оба в тюрьму пойдёте, за неуважение к суду и обман. Ясно?
-Ясно. Ответили хором муж и жена.
В зале аплодировали.

О чём же я хотел вам рассказать, дамы и господа?
Ах, да. Точно. Вспомнил.
Адвокаты всегда останутся в выигрыше.

ОЛЕГ БОНДАРЕНКО
 
Молодой российский военнослужащий догуливал свою увольнительную. Утром он неспешно потянулся в постели и с удовольствием вспомнил, что он дома, вспомнил как радовалась военным трофеям его любимая жена. Его подорвал с постели крик жены. Не проснувшись окончательно он вывалился из спальни в гостиную и замер в дверях. Посреди комнаты на ковре лежало тело его сына. Мёртвого сына со связанными белой тряпкой за спиной руками. Из пулевого отверстия в затылке медленно вытекала кровь. Рядом в глубоком обмороке лежала жена солдата. Солдат сразу узнал позу в которой лежало тело, но не мог поверить своим глазам. Он чётко помнил, что оставил тело того мальчугана точно в такой же позе. Но оно осталось лежать там. В подвале. В Буче.
Пока жена оставалась без чувств, он трясущимися руками завернул тело в ковёр, вынес на задний двор и положил в сарае. Жену он смог убедить, что ей приснилось а сын их ночует у её родителей. Жену то он убедил, а как быть со своими убеждениями?
Как? Как тело могло оказаться здесь? В такой же позе? Такой же одежде? За тысячи километров, через границу. Ответа у него не было. Он сильно напился и заснул.
Утром его опять разбудил истошный крик жены. На ковре, на том же месте, в той же позе, опять лежал его сын. На это раз жена осталась в сознании и забившись в угол просто выла от ужаса. Солдат повторил весь вчерашний процесс и положил свернутый ковер рядом со вчерашним, абсолютно идентичным ковром. Заглянуть во вчерашний ковёр он не решился.
На утро всё повторилось. Жена, уже полностью седая, отрешённо смотрела на мёртвого ребёнка. Переступив через тело солдат пошел на кухню, залпом выпил стакан водки и набрал своего старшину по взводу.
В трубке зазвучало пьяное мычание.
-Ты что со вчерашнего дня пьешь? - спросил солдат.
-с первого дня приезда - промычала трубка. - привёз жене блендер, ну ты помнишь, штука такая белая её по телеку в рекламе показывают постоянно.
Трубка икнула и замолчала.
-ну? - нетерпеливо крикнул солдат.
-что ну? Ты всё равно не поверишь - огрызнулся старшина.
-а ты попробуй, - просипел солдат и сердце его замерло.
-жена открыла крышку, а там детские пальцы. Понимаешь?!?? ДЕТСКИЕ ПАЛЬЦЫ!!! И сколько б я не избавлялся от них, каждый раз открывая крышку я нахожу там отрезанные детские пальцы....
Солдат повесил трубку, вернулся в комнату и вздрогнул. В комнате на диване сидел незнакомец в шикарном костюме. Закинув ногу на ногу он концом ботинка практически касался тела ребёнка, всё так же лежащего на ковре. Жена в углу уже даже не выла, а ошарашено переводила взгляд с незнакомца на мужа.
-ты кто? - сдавленно спросил солдат.
-Красивый ковер. Трофейный? - поинтересовался незнакомец. - ну ты уже сам догадался кто я - ответил незнакомец и улыбнулся.
От этой улыбки солдату захотелось вырвать себе глаза, что бы больше никогда не видеть эту улыбку ещё раз.
-или ты ждал меня с хвостом и рогами? - продолжал незнакомец.
-я наверное сплю - прошептал солдат.
-нет, ты просто умер. Там же, под Бучей - как то буднично ответил человек в костюме и выходя из комнаты ободряюще потрепал солдата по плечу.
-и надолго мне этот проклятый день сурка? - прошептал солдат и упав на колени стал заворачивать тело сына в этот уже ненавистный ковёр.
-не надолго - бросил через плечо Дьявол, - навсегда...

(с)пёрто
 
Последнее редактирование:
Смeрть тoлкнула дверь и та бeсшумно откpылась. В доме было тeмно и лишь в дaльней комнaте горeл свет. Смeрть облeгченно вздохнула – наконeц-то она выполнит свою работу. Она скользнула нaд полом и подлeтела к кровати.

— Ты опоздaла! — раздался недовoльный голос из-за спины.

Смeрть оглянулaсь. Та, за кем она пришла, сидела в кресле, одетая, словно на бал.

— Почeму не в постели? — нeдовольно буркнула безносая, — все порядочные люди давно спят.

Жeнщина усмехнулась.

— Тебя ждала. Негоже долгожданную гостью встречать, валяясь под одеялом.
— Это я-то у тебя долгожданная! — взвыла обиженная Смерть, — Я же гоняюсь за тобой уже который месяц! Но ты ни минутки не можешь посидеть спокойно на месте! Что не приду — тебя нет дома! То на выставку, то в театр укатила. Однажды до полуночи тебя ждала, как дура, а ты, оказывается, до утра на пьянку какую-то умотала! Не стыдно в таком-то возрасте?!!
— Стыдно, — покаялась женщина, — но я не могла пропустить. Там было так весело! Собрались старые друзья, мы смеялись, веселились, вспоминали былое…
— Ничего, что это были поминки по твоей лучшей подруге? — ехидно уточнила гостья.
— Так что, теперь плакать, что ли? — усмехнулась хозяйка. — Покойная подруга терпеть не могла слез — от них портится кожа лица.
— Все должно было быть не так! Ты должна была прийти с похорон, почувствовать себя плохо, прилечь на кровать. Я бы пришла, увела тебя, все было бы чинно и благопристойно! Я явилась вовремя, ждала, беспокоилась, а ты в это время веселилась на поминках!
— Прости, — вздохнула женщина.
— Я из-за тебя выбилась из графика! А я уже сама не молоденькая! И у меня, между прочим, тоже нервы!
—Хочешь чаю? — этот вопрос выбил Смерть из колеи.
— Что? — переспросила она
— Чаю! Ромашкового, сама собирала! И вот пирожное, домашней выпечки! Угощайся! Кстати, плеснуть тебе коньячка? Очень успокаивает нервы.

Смерть попыталась сопротивляться:
— Я не могу, я на работе не пью, — но женщина отмахнулась:
— Нельзя так себя загонять! Ты на себя в зеркало смотрела? На лице явные следы переутомления!
Смерть вообще никогда не смотрела на себя в зеркало, потому что это не доставляло ей никакого удовольствия.

— Надо себя беречь! Расслабляться иногда, — продолжала наставлять хозяйка, подливая чего-то тягучего в крохотную рюмочку, — ты же все-таки женщина! На массажик сходи, чтобы тебе твои косточки размяли, ванны принимай. Да и для души… Слушай, а ты никуда сейчас не торопишься?, — неожиданно воскликнула она.

Размягшая под действием напитка, Смерть пробормотала, что до утра совершенно свободна.

— Тогда поехали со мной! Погуляем напоследок. Я такой клуб знаю — там до утра совершенно восхитительный джаз дают!…

…Утром, еле передвигая ноги, гудящие от безумных плясок, поддерживая друг друга, Смерть и женщина ввалились в комнату.

— Фуу, в жизни так не плясала! — женщина упала в кресло, — может, хоть после смерти отдохну. Ну что, пошли?
— Обломишься! — мстительно ответила ей Смерть, плюхаясь в другое кресло. — Топать тебе еще этими ногами довольно долго!!!

В ответ на поднятую бровь, пояснила: — У меня график! А ты меня опять совершенно выбила из него. Так что подождешь меня, потерпишь…Потопала я за более дисциплинированными кандидатами в покойники…

Она тяжело поднялась, поправила перед зеркалом плащ и взяла, забытую с вечера косу. У самого порога обернулась.

— В следующий раз я приду совершенно неожиданно, однажды, поздно вечером… Когда, говоришь, в том клубе снова играет оркестр?..

Автор: Ирина Подгурская.
 
ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ
Когда-то очень давно, когда она первый раз родила котят, а было это осенью. Она не знала, что с ними делать, что есть и как спастись от обжигающего холода. И тогда.
Тогда она просто запрыгнула в открытую форточку на первом этаже. А увидев, что там тепло, есть еда и тихо. Кошка перетащила в квартиру всех четырёх котят. В доме было тихо, но из одной комнаты. Доносились странные звуки и тогда. Она пошла туда и увидела. Малыша в небольшой кроватке. Он плакал. Вскоре все котята лежали рядом и ребёнок. Играл с ними и смеялся.
Мама, которая пришла через час. Она ходила в магазин. Застыла с глазами полными изумления.
-Откуда? Как?!
Крикнула она и тут. Маленькая и худая серая кошечка. Вылезла из-под кроватки и прижавшись к ногам женщины жалобно мяукнула и заглянула в лицо.В глазах кошки была мольба и надежда...
Так они и остались жить в этом доме. Муж немного сперва поворчал для порядка, а потом. Забрал котят и стал сам спать с ними. Женщина смотрела на это и смеялась. И стали они одной дружной семьёй. Городок был небольшой и вет врача там просто не было.
Однажлы, зимой, в феврале. Женщина пошла выгуливать своего малыша. Дворовая собака вдруг решила. Что они ей угрожают и набросилась на них. Кошка услышав лай собаки и крики женщины. Вылетела в открытую форточку. Она дралась с собакой и в конце концов отогнала её, но. Сама пострадала. Машины в семье не было. Поэтому женщина взяла такси и повезла умирающую кошку в больницу. Где встретила хирурга. Он как-раз вышел из операционной, после многочасовой операции. Ему до смерти хотелось спать.
- Спасите её. Пожалуйста. Она отдала свою жизнь за меня и моего ребёнка. Прогнала собаку. Пожертвовала собой. А ветеринара в городе нет. Да и не довезём мы её. Машины у нас тоже нет. Если вы откажите, она умрёт...
Женщина выпалила это всё скороговоркой и протянула изумлённому хирургу плед, в который была завёрнута кошка.
Хирург решил только на пару секунд посмотреть на неё. У него хватало забот о людях, но.
Уже не смог отвернуться. Кошка стонала от боли и смотрела на врача глазами полными слёз.
- Пошли.
Сказал врач.
Они вошли в один кабинет возле операционной. Там было всё, что надо было для операции.
Через час он закончил. Но сказал женщине, чтобы та ехала домой. Кошку он положил в своём личном кабинете.
-Надо убедиться, что с ней всё в порядке.
-Приходите завтра.
-Бог не оставит вас. Спасибо вам.
Сказала она...
Но ночью. 24 го февраля. Началась война. И первые снаряды попали в тот самый дом. А больница превратилась в госпиталь.
И хирург теперь лечил раненных бойцов и мирных жителей. Кошка так и осталась рядом с ним. Он Уже не помнил, когда был последний раз дома. Они теперь жили в том самом кабинете. Спали рядом и ели за одним столом.
Мед сёстры смеялись и говорили.
-Доктор. Вам ведь никогда не найти себе такую жену. Берегите свою серую подружку.
А потом...
В полевом госпитале. Упала ракета, и хирург. Получил тяжелое ранение лёгкого.
Лёгкое удалили и был он между жизнью и смертью и тогда. Кошка легла на него и больше не вставала. Мед сёстры так и кормили её, вынося иногда во двор для естественных дел. Они смотрели на серую малышку и плакали. Хотя.
Хотя у них были причины для слёз более основательные. У некоторых погибли семьи, а у некоторых пропали без вести.
Но почему-то кошка, которая упорно не отходила от своего человека. Вызывала у них такие эмоции.
И он пришел в себя. А через две недели. Они с кошкой ходили по палатке.
-Железная она.
Сказала одна сестра. Смотря, как качающаяся от слабости серая кошечка, идёт рядом со своим человеком...
Теперь Железная леди ждала своего хирурга возле дверей операционной и для неё было сделано исключение.
Кошка строго следила, чтобы хирург не забывал поесть и поспать. В столовой им наливали две порции, впрочем.
Кошке перепадало больше мяса и тогда. Она брала самый большой кусок и несла в тарелку своего любимого человека. Все окружающие смотрели на это затаив дыхание...
Они всё так же. Рядом.
Он оперирует раненных, а она. Ждёт его возле двери.
И не спрашивайте меня. Нашел ли он себе женщину, потому что.
Всем им ещё надо остаться в живых и победить захватчиков...
Победы вам, ребята!
ОЛЕГ БОНДАРЕНКО
 
Молодой российский военнослужащий догуливал свою увольнительную. Утром он неспешно потянулся в постели и с удовольствием вспомнил, что он дома, вспомнил как радовалась военным трофеям его любимая жена. Его подорвал с постели крик жены. Не проснувшись окончательно он вывалился из спальни в гостиную и замер в дверях. Посреди комнаты на ковре лежало тело его сына. Мёртвого сына со связанными белой тряпкой за спиной руками. Из пулевого отверстия в затылке медленно вытекала кровь. Рядом в глубоком обмороке лежала жена солдата. Солдат сразу узнал позу в которой лежало тело, но не мог поверить своим глазам. Он чётко помнил, что оставил тело того мальчугана точно в такой же позе. Но оно осталось лежать там. В подвале. В Буче.
Пока жена оставалась без чувств, он трясущимися руками завернул тело в ковёр, вынес на задний двор и положил в сарае. Жену он смог убедить, что ей приснилось а сын их ночует у её родителей. Жену то он убедил, а как быть со своими убеждениями?
Как? Как тело могло оказаться здесь? В такой же позе? Такой же одежде? За тысячи километров, через границу. Ответа у него не было. Он сильно напился и заснул.
Утром его опять разбудил истошный крик жены. На ковре, на том же месте, в той же позе, опять лежал его сын. На это раз жена осталась в сознании и забившись в угол просто выла от ужаса. Солдат повторил весь вчерашний процесс и положил свернутый ковер рядом со вчерашним, абсолютно идентичным ковром. Заглянуть во вчерашний ковёр он не решился.
На утро всё повторилось. Жена, уже полностью седая, отрешённо смотрела на мёртвого ребёнка. Переступив через тело солдат пошел на кухню, залпом выпил стакан водки и набрал своего старшину по взводу.
В трубке зазвучало пьяное мычание.
-Ты что со вчерашнего дня пьешь? - спросил солдат.
-с первого дня приезда - промычала трубка. - привёз жене блендер, ну ты помнишь, штука такая белая её по телеку в рекламе показывают постоянно.
Трубка икнула и замолчала.
-ну? - нетерпеливо крикнул солдат.
-что ну? Ты всё равно не поверишь - огрызнулся старшина.
-а ты попробуй, - просипел солдат и сердце его замерло.
-жена открыла крышку, а там детские пальцы. Понимаешь?!?? ДЕТСКИЕ ПАЛЬЦЫ!!! И сколько б я не избавлялся от них, каждый раз открывая крышку я нахожу там отрезанные детские пальцы....
Солдат повесил трубку, вернулся в комнату и вздрогнул. В комнате на диване сидел незнакомец в шикарном костюме. Закинув ногу на ногу он концом ботинка практически касался тела ребёнка, всё так же лежащего на ковре. Жена в углу уже даже не выла, а ошарашено переводила взгляд с незнакомца на мужа.
-ты кто? - сдавленно спросил солдат.
-Красивый ковер. Трофейный? - поинтересовался незнакомец. - ну ты уже сам догадался кто я - ответил незнакомец и улыбнулся.
От этой улыбки солдату захотелось вырвать себе глаза, что бы больше никогда не видеть эту улыбку ещё раз.
-или ты ждал меня с хвостом и рогами? - продолжал незнакомец.
-я наверное сплю - прошептал солдат.
-нет, ты просто умер. Там же, под Бучей - как то буднично ответил человек в костюме и выходя из комнаты ободряюще потрепал солдата по плечу.
-и надолго мне этот проклятый день сурка? - прошептал солдат и упав на колени стал заворачивать тело сына в этот уже ненавистный ковёр.
-не надолго - бросил через плечо Дьявол, - навсегда...

(с)пёрто
👍 🔥
 
Назад
Сверху Снизу