Борис Крижопольский
http://tarbut.zahav.ru/cellcom/literature/profile.php?boris2605
==========================================
Базили́к— вид однолетнего травянистого растения
Требователен к теплу, свету, влаге и почве.
Под базилик отводят хорошо дренированные, суглинистые и супесчаные почвы, тщательно заправленные органическими удобрениями.
Следует учесть, что в больших дозах растение действует раздражающе на различные органы.
Я не знаю, как пахнет базилик. Это имя связано для меня с блокпостом в Южном Ливане, и мои ассоциации: холод, грязь, сырость, запахи мокрой земли и солярки – не имеют никакого отношения к тому, что энциклопедия определяет как Базили́к души́стый, (Ocimum basilicum L.).
Большинство ливанских укрепленных пунктов носило названия, заимствованные из мира растений: Астра, Гвоздика, Береза, и даже Тыква. Несоответствие между этими именами и носившими их грубыми комплексами из земли и бетона, внутри которых несколько десятков солдат проводили дни в непрерывном напряжении, исходя тоской, скукой и страхом – заключало в себе какую-то жестокую насмешку: «Береза» обстреляна ракетами», «Двое раненых в «Гвоздике».
Базилик был наиболее удаленным от израильской границы блокпостом. Мы провели там четыре бесконечных зимних месяца. Четыре месяца среди промерзших насквозь бетонных стен, за которыми беспрерывно шелестел дождь, да время от времени глухо рвались минометные снаряды. Наружу, под дождь и минометный огонь мы выходили только на каждодневные дежурства и редкие боевые задания. Земля во дворе была размыта дождем и перемешана танковыми гусеницами до состояния клейкой жижи. Килограммами налипала она на ботинки. Мы давали ей подсохнуть, и счищали ножом.
Однажды ночью резко похолодало. Пошел снег. Он шел всю ночь, и наутро мир преобразился до неузнаваемости. Земляной вал, отделявший нас от окружающего мира, бетонные бункера, серо-коричневое месиво, покрывавшее двор, соседняя деревня, пригорки и долины, вади, у пересечения которых мы лежали ночами в засаде – весь тот знакомый до мельчайших подробностей и надоевший до невыносимости мир, в котором мы жили, исчез под искрящимся, свежим снежным ковром. Пришла зима. Не ливанская, с ее дождем, сыростью и липкой грязью, а настоящая – зима моего детства, Белая Сказка.
Все высыпали наружу, и в расстегнутых бронежилетах и сбившихся на сторону касках носились, как сумасшедшие, карабкались на насыпь и бросали друг в друга снегом. Все изменилось: боль, усталость и страх ушли, казалось, навсегда. Им не было место в этом искрящемся, дышащим свежестью и чистотой мире.
А через несколько часов - боевая тревога. Соседний с нами блокпост Армии Южного Ливана атакован ракетами.
Лёжа на верхней секции шаткой трёхэтажной кровати, я читал свежую, по нашим меркам, двухдневной давности газету, когда в комнату стремительно и порывисто, как всё, что он делал, вошёл Зеэви, командир первого взвода.
- А я тебя везде ищу. Кто-то сказал мне, что ты на дежурстве, - я почувствовал на плече его длинные, цепкие пальцы, - Обстреляли Арамте, ты уже, наверное, слышал. Есть раненый, его везут сюда. Мы должны прикрыть колону. Быстро собирайся и зови своего второго номера. Я жду вас снаружи.
Так же стремительно, как вошёл, Зеэви уходит. Я встаю. Собираться недолго – мы не снимаем ни одежды, ни ботинок. Надеваю бронежилет, застегиваю каску. Скольжу глазами по последней странице газеты: открытие карнавала в Венеции. На фотографии мужчина и женщина в костюмах домино жеманно склонились друг к другу лицами в бархатных масках, на заднем плане гондольер в средневековом костюме стоит на носу нарядной гондолы... Подхватив автомат, я зову напарника и спешу к выходу.
Мы щуримся, как кроты, от яркого, отражённого сверкающим снегом света. Бегом пересекаем открытое пространство. Под ногами, с каждым шагом плотно, весело скрипит снег. Я не могу избавиться от чувства, будто играю в какую-то игру, до такой степени несовместим этот яркий морозный день с привычной солдатской работой.
Поднимаемся на насыпь. Зеэви стоит внизу, в траншее - оттуда видны его голова и руки с биноклем. Он показывает куда стрелять. (Стрелять!? Высота, прицел, миномётный огонь – какое все это имеет отношение к окружающей нас зимней сказке? Всё это принадлежит той, прошлой жизни.) Начинаем вкапывать основание миномёта, словно исполняя привычный обряд, в смысл которого уже не веришь. Мёрзлая земля тверда, как камень, и мы остервенело долбим её сапёрными лопатками.
- Ну! Долго ещё? – Зеэви заметно нервничает.
- Сейчас... Ч-чёрт!
Перчаток мы, в спешке, не взяли. Пальцы примерзают к ледяному металлу. Наконец, этот чёртов миномёт установлен. Наводим его на нужную высоту и готовим первый снаряд.
- Приготовиться! Огонь! – я отворачиваюсь, пригибая голову. Привычный короткий взрыв, отдающий в ухо тычком иголки – и снаряд вылетает, как пробка из бутылки. Мы смотрим ему вслед. Взрыва падения не слышно - на нетронутом снегу бесшумно распускается крохотный чёрный цветок.
- Правее и ближе!
Мы исправляем и выпускаем, один за другим, ещё три.
- Всё равно мимо, но уже нет времени. Возвращаемся! Быстро!
С чувством облегчения, мы спускаемся.
У входа, переминаясь с ноги на ногу, жмутся несколько арабов в израильской форме, с одинаковыми черноусыми лицами. На грязном, вытоптанном снегу желтеют смятые окурки. Смущенно и как-то затравленно взглядывая на нас, они расступаются, и мы проходим мимо них в «Свадебный зал» - центральное помещение жилого бункера.
После яркой морозной белизны – полутьма, сырость промёрзших стен, приглушённый гул голосов. Слева от входа какое-то суетливое движение, большие жёлтые подошвы ног кого-то, лежащего навзничь на деревянном столе. Мне не хочется смотреть туда, но, помимо моей воли, этот стол, странно неподвижные ступни на нем, притягивают взгляд. Вопреки ожиданиям, ничего страшного я не вижу. Раненый раздет, ноги, живот, грудь – всё цело. Доктор лихорадочно делает что-то с его головой...
Оказав первую помощь, раненого увозят, стол убирают. Все возвращаются к своим делам.
Дани, ротный старшина, стоит в том углу, где оказывали помощь раненому, и, хмурясь, рассматривает что-то у себя под ногами. «Бибас», - зычно гаркает он. Маленький, большеносый Бибас, в вязаной кипе, подходит к нему. «Сказано же было по-человечески, убрать здесь, как следует», - внушительно, с тягучим русским акцентом, говорит Дани. «Только мозгов на полу не хватало, для полного счастья», - бурчит он отходя.
Я выхожу покурить в тесное, защищенное от осколков пространство у входа. Вечереет. Сигаретный дым, смешиваясь с морозным паром, тает в быстро темнеющем воздухе. Косо сыпет снег. Снежинки вспыхивают искрами, попадая в луч прожектора, и исчезают в сгущающейся темноте. Что я чувствую сейчас? Как соединить в единое целое этот морозный вечер, детские воспоминания, промозглые бетонные стены, успокаивающий холодок оружия под рукой, кусочки мозга в красной лужице на холодном полу? В одно и то же мгновение кто-то рождается, а кто-то умирает, в Венеции начинается фестиваль, а здесь продолжается война, кто-то осторожно, опасаясь замочить ноги, спускается в гондолу, вдыхая тяжелый запах стоячей венецианской воды, а кто-то борется со смертью в кузове грузовика, и морозный воздух Ливана горячит его обескровленное лицо...
Когда-нибудь все это станет прошлым и продолжит жить в моей памяти, и какой-то случайно услышанный звук, или запах, или слово, дав начало цепочке ассоциаций, воскресит тот мир, в котором я жил когда-то. И возможно тогда, обретя расстояние, я сумею понять его смысл.
Зелень базилика имеет очень приятный пряный запах душистого перца со слегка холодящим солоноватым вкусом.
Эта культура — одна из древнейших пряностей Востока, где его называют рейхан.
http://tarbut.zahav.ru/cellcom/literature/profile.php?boris2605
==========================================
Базили́к— вид однолетнего травянистого растения
Требователен к теплу, свету, влаге и почве.
Под базилик отводят хорошо дренированные, суглинистые и супесчаные почвы, тщательно заправленные органическими удобрениями.
Следует учесть, что в больших дозах растение действует раздражающе на различные органы.
Я не знаю, как пахнет базилик. Это имя связано для меня с блокпостом в Южном Ливане, и мои ассоциации: холод, грязь, сырость, запахи мокрой земли и солярки – не имеют никакого отношения к тому, что энциклопедия определяет как Базили́к души́стый, (Ocimum basilicum L.).
Большинство ливанских укрепленных пунктов носило названия, заимствованные из мира растений: Астра, Гвоздика, Береза, и даже Тыква. Несоответствие между этими именами и носившими их грубыми комплексами из земли и бетона, внутри которых несколько десятков солдат проводили дни в непрерывном напряжении, исходя тоской, скукой и страхом – заключало в себе какую-то жестокую насмешку: «Береза» обстреляна ракетами», «Двое раненых в «Гвоздике».
Базилик был наиболее удаленным от израильской границы блокпостом. Мы провели там четыре бесконечных зимних месяца. Четыре месяца среди промерзших насквозь бетонных стен, за которыми беспрерывно шелестел дождь, да время от времени глухо рвались минометные снаряды. Наружу, под дождь и минометный огонь мы выходили только на каждодневные дежурства и редкие боевые задания. Земля во дворе была размыта дождем и перемешана танковыми гусеницами до состояния клейкой жижи. Килограммами налипала она на ботинки. Мы давали ей подсохнуть, и счищали ножом.
Однажды ночью резко похолодало. Пошел снег. Он шел всю ночь, и наутро мир преобразился до неузнаваемости. Земляной вал, отделявший нас от окружающего мира, бетонные бункера, серо-коричневое месиво, покрывавшее двор, соседняя деревня, пригорки и долины, вади, у пересечения которых мы лежали ночами в засаде – весь тот знакомый до мельчайших подробностей и надоевший до невыносимости мир, в котором мы жили, исчез под искрящимся, свежим снежным ковром. Пришла зима. Не ливанская, с ее дождем, сыростью и липкой грязью, а настоящая – зима моего детства, Белая Сказка.
Все высыпали наружу, и в расстегнутых бронежилетах и сбившихся на сторону касках носились, как сумасшедшие, карабкались на насыпь и бросали друг в друга снегом. Все изменилось: боль, усталость и страх ушли, казалось, навсегда. Им не было место в этом искрящемся, дышащим свежестью и чистотой мире.
А через несколько часов - боевая тревога. Соседний с нами блокпост Армии Южного Ливана атакован ракетами.
Лёжа на верхней секции шаткой трёхэтажной кровати, я читал свежую, по нашим меркам, двухдневной давности газету, когда в комнату стремительно и порывисто, как всё, что он делал, вошёл Зеэви, командир первого взвода.
- А я тебя везде ищу. Кто-то сказал мне, что ты на дежурстве, - я почувствовал на плече его длинные, цепкие пальцы, - Обстреляли Арамте, ты уже, наверное, слышал. Есть раненый, его везут сюда. Мы должны прикрыть колону. Быстро собирайся и зови своего второго номера. Я жду вас снаружи.
Так же стремительно, как вошёл, Зеэви уходит. Я встаю. Собираться недолго – мы не снимаем ни одежды, ни ботинок. Надеваю бронежилет, застегиваю каску. Скольжу глазами по последней странице газеты: открытие карнавала в Венеции. На фотографии мужчина и женщина в костюмах домино жеманно склонились друг к другу лицами в бархатных масках, на заднем плане гондольер в средневековом костюме стоит на носу нарядной гондолы... Подхватив автомат, я зову напарника и спешу к выходу.
Мы щуримся, как кроты, от яркого, отражённого сверкающим снегом света. Бегом пересекаем открытое пространство. Под ногами, с каждым шагом плотно, весело скрипит снег. Я не могу избавиться от чувства, будто играю в какую-то игру, до такой степени несовместим этот яркий морозный день с привычной солдатской работой.
Поднимаемся на насыпь. Зеэви стоит внизу, в траншее - оттуда видны его голова и руки с биноклем. Он показывает куда стрелять. (Стрелять!? Высота, прицел, миномётный огонь – какое все это имеет отношение к окружающей нас зимней сказке? Всё это принадлежит той, прошлой жизни.) Начинаем вкапывать основание миномёта, словно исполняя привычный обряд, в смысл которого уже не веришь. Мёрзлая земля тверда, как камень, и мы остервенело долбим её сапёрными лопатками.
- Ну! Долго ещё? – Зеэви заметно нервничает.
- Сейчас... Ч-чёрт!
Перчаток мы, в спешке, не взяли. Пальцы примерзают к ледяному металлу. Наконец, этот чёртов миномёт установлен. Наводим его на нужную высоту и готовим первый снаряд.
- Приготовиться! Огонь! – я отворачиваюсь, пригибая голову. Привычный короткий взрыв, отдающий в ухо тычком иголки – и снаряд вылетает, как пробка из бутылки. Мы смотрим ему вслед. Взрыва падения не слышно - на нетронутом снегу бесшумно распускается крохотный чёрный цветок.
- Правее и ближе!
Мы исправляем и выпускаем, один за другим, ещё три.
- Всё равно мимо, но уже нет времени. Возвращаемся! Быстро!
С чувством облегчения, мы спускаемся.
У входа, переминаясь с ноги на ногу, жмутся несколько арабов в израильской форме, с одинаковыми черноусыми лицами. На грязном, вытоптанном снегу желтеют смятые окурки. Смущенно и как-то затравленно взглядывая на нас, они расступаются, и мы проходим мимо них в «Свадебный зал» - центральное помещение жилого бункера.
После яркой морозной белизны – полутьма, сырость промёрзших стен, приглушённый гул голосов. Слева от входа какое-то суетливое движение, большие жёлтые подошвы ног кого-то, лежащего навзничь на деревянном столе. Мне не хочется смотреть туда, но, помимо моей воли, этот стол, странно неподвижные ступни на нем, притягивают взгляд. Вопреки ожиданиям, ничего страшного я не вижу. Раненый раздет, ноги, живот, грудь – всё цело. Доктор лихорадочно делает что-то с его головой...
Оказав первую помощь, раненого увозят, стол убирают. Все возвращаются к своим делам.
Дани, ротный старшина, стоит в том углу, где оказывали помощь раненому, и, хмурясь, рассматривает что-то у себя под ногами. «Бибас», - зычно гаркает он. Маленький, большеносый Бибас, в вязаной кипе, подходит к нему. «Сказано же было по-человечески, убрать здесь, как следует», - внушительно, с тягучим русским акцентом, говорит Дани. «Только мозгов на полу не хватало, для полного счастья», - бурчит он отходя.
Я выхожу покурить в тесное, защищенное от осколков пространство у входа. Вечереет. Сигаретный дым, смешиваясь с морозным паром, тает в быстро темнеющем воздухе. Косо сыпет снег. Снежинки вспыхивают искрами, попадая в луч прожектора, и исчезают в сгущающейся темноте. Что я чувствую сейчас? Как соединить в единое целое этот морозный вечер, детские воспоминания, промозглые бетонные стены, успокаивающий холодок оружия под рукой, кусочки мозга в красной лужице на холодном полу? В одно и то же мгновение кто-то рождается, а кто-то умирает, в Венеции начинается фестиваль, а здесь продолжается война, кто-то осторожно, опасаясь замочить ноги, спускается в гондолу, вдыхая тяжелый запах стоячей венецианской воды, а кто-то борется со смертью в кузове грузовика, и морозный воздух Ливана горячит его обескровленное лицо...
Когда-нибудь все это станет прошлым и продолжит жить в моей памяти, и какой-то случайно услышанный звук, или запах, или слово, дав начало цепочке ассоциаций, воскресит тот мир, в котором я жил когда-то. И возможно тогда, обретя расстояние, я сумею понять его смысл.
Зелень базилика имеет очень приятный пряный запах душистого перца со слегка холодящим солоноватым вкусом.
Эта культура — одна из древнейших пряностей Востока, где его называют рейхан.