• Zero tolerance mode in effect!

Волшебный Трип в Раммалу

LOS'

 
Волшебный Трип в Рамаллу.
Часть Первая

* * *
Вечерело. Над одним из пригородов Рамаллы - безвкусной свалкой уродливых каменных домиков, облепивших вкривь и вкось изножье массивной горы - словно ракушки борт морской баржи - царило гнетущее безмолвие. Все, казалось, замерло в преддверии какой-то близящейся бури. На кривых улочках ни движения. Где то в лабиринте построек хрипло и сварливо залаяла собака, другая лениво откликнулась. Из за гор смутно донесся гул вертолета. На тонкой башне минарета, в комнатушке муэдзина под торчащим на шпиле ржавым полумесяцем закашляли и зафонили динамики. С минуту оттуда ничего кроме свиста и шипения слышно не было, а затем над пропитанным багряной гуашью заката поселком потянулась упивающаяся своей заунывностью вечерняя молитва. Солнце медленно покатилось за горы расплавленной медной монетой.

Посреди заброшенного поля, разделенного на малюсенькие участки каменными заборчиками высотой по колено, араб с обмотанной полосатым махровым полотенцем головой грузно спешился с осла. Вытащив из перевязанных бечевками груд наваленного на осла мусора потертый молитвенный коврик, он расстелил его на земле; снял висевший через плечо укороченный автомат Калашникова и бережно положил рядом. Определив направление на Мекку, араб опустился на колени.

Внезапно резкие вспышки света где-то сбоку, на перефирии зрения, привлекли его внимание. Повернув свою тряпичную голову, он огляделся вокруг через обмухренные глазные амбразуры. На поле вокруг царило запустение. Усилившийся на закате ветер гнал жиденькую пыль, и раскачивал массивные фиолетовые бутоны метровых сорняков. На одном из огороженных участков валялся на боку обугленный остов автомобиля, сквозь который давно проросли те же сорняки. (Как он туда попал, непонятно – то ли перелетел через заборчик, то ли заборчик построили вокруг, невесть зачем). Позади виднелись постройки и шпиль минарета, а на противоположной стороне поля был высокий холм – его крутые склоны покрывали валуны и россыпи строительной щебенки, а на самой вершине нелепо торчал серый бетонный цилиндр, похожий на гигантский шотовый стакан. Там, откуда цилиндр рос, все было обмотано колючкой и навалены зеленые мешки с песком, а на самом его верху угадывалась черная щель, из которой и отражался замеченный арабом свет заходящего солнца. Обладай араб нечеловечески острым зрением, он разглядел бы под багровым отблеском выпуклые линзы бинокля, а за ними такие же багровые, не выспавшиеся, обкуренные глаза, с мрачным отвращением рассматривающие его самого.

- Нет, ты прикинь, какая сука! – сказал, не отрываясь от окуляров, Дима.
- С калашом шляется в открытую прямо, и не боится, падла, что завалят. Смотри, сейчас прямо тут молится блядь будет.

- А чем это вам не по духу, многоуважаемый сэр – ведь временное перемирие же. Имеет место быть, типа, - философски изрек Слон. – Вот и не боятся, знают что мы не нарушаем. Отменят, тогда быстро испугаются, уебисча. Не отменили еще, кстати?

- Неа, – ответил Дима.

- Жаль. А то был бы повод этого араба грохнуть. Хотя, потом разборки, трибуналы, комиссия чтобы выяснить почему и зачем, и комиссия, проверяющая адекватность комиссии... Не знаю, стоит ли оно того, даже. Стоит ли один араб с вшивым ослом стольких мытарств душевных, а, Димон?

- Неа, – снова ответил Дима.

Слон развалился в углу на стуле, и уже час вяло ковырял армейским швейцарским ножом железную армейскую банку с консервированными армейскими персиками. Зеленая армейская форма Армии Обороны Израиля (или сокращенно ЦАХАЛа), слегка вздувалась на его довольно таки немаленьком теле. Козлиная бородка вкупе с бритой головой и мудрым прищуренным взором придавала ему сходство с какой то братанской поднакачанной вариацией доброго дедушки Ленина. Кроме того, Слон был неуставно небрит, и еще более неуставно обкурен. Бронежилет свой он неуставно кинул в угол, небрежно прислонив сбоку заряженный автомат М-16, а на его бандитской физиономии проступали признаки безмятежного философского размышления, смотревшиеся на ней несколько странно. Дима, однако, уже не удивлялся этому, ибо принадлежал к немногочисленному кругу людей, знавших истинную Слоновью натуру.

Сам же Дима был не столь колоритен. Вида весьма заурядного, среднего роста, худощавый, сероглазый и курносый, он стригся коротко, и тщательно брился каждый день, чтобы ненароком не получить дисциплинарное взыскание, и не лишится ожидаемого выхода домой из за такой хуйни, как лицевая растительность. От постоянного бритья щеки Димы вечно краснели, а форма на нем как правило была мятая, так как он не умел ее складывать. На людях Дима робел, а офицеров боялся, даже наитупейших. Тем не менее, большинство девчонок на базе находили его привлекательным из за постоянного печально-отрешенного взгляда, коим он взирал на все окружающее. Они считали такие взгляды непременным атрибутом каждой глубокой личности, и пытались сымитировать похожие, заигрывая с ним в столовой. Встречая такие странные взгляды, Дима приходил в недоумение и пугался, поспешно переводя собственный взгляд обратно в тарелку. Всегда такой боязливый, он и сейчас не снял бронежилет, в отличии от Слона. Автомат свой Дима держал на коленях, на случай внезапного нападения "фашистов", часто проверяя пальцем предохранитель.

В то время, как Слон дослуживал уже 4-й год, полученный им поверх номинальных трех лет ЦАХАЛовской службы за многочисленные самоволки, и последующие многочисленные отсидки в армейской тюряге - Дима только-только со скрипом подваливал к концу второго. Армия его заебала, и все время очень хотелось домой, но домашнее спокойствие и семейный уют ему светили ему не раньше, чем через две недели (а то и через три, а если не дай Бог начнутся кoнкретные разборки с палестинцами, то вooбще хрен знаeт кoгда).

Слон же, напротив, временами проживал один, временами с какой нибудь бабой, черт знает где, и, по видимому, ему было неважно, где зависать – дома, или в армии. Как-то Слон даже признался Диме, что в армии ему "более по кайфу, потому что впечатлений больше".

Дима уныло посмотрел на Слона. Литровая железная банка, которую тот вертел в руках, пытаясь открыть, несла на себе зловещее клеймо, единолично олицетворяющее все то, что отравляло Диме жизнь. На ее выпуклом боке, поверх аппетитной фотографии оранжевых персиков была жирно пропечатанна ивритская буква Цадик, забранная в кружок. Такая фигня красовалась на каждом отдельном кусочке армейского имущества, чтобы каждому было ясно, что имущество это именно армейское, а не чье то там еще. Дима оглядел себя, и насчитал по меньшей мере две дюжины черных кругляшков с буквой цыц на себе самом, на своей форме и снаряжении. Для Димы эта зловещая цыц являлось сокращением не только от слова ЦАХАЛ, но заодно и от всего, что было с этим словом связанно – с бессонными ночами и вечной канонадой за горами; с узкой амбразурой в сером бетоне и торчащими из нее пулеметными стволами – чернильно-черными ребристыми палками на кровавом фоне заката; с Рамаллой и засранным полем с понуро стоящим там ослом; с неистово молящимся Аллаху гнусным арабом с полосатой махровой головой. И, разумеется, с марихуаной, старой доброй леди Мэри-Блядской-Джейн, благодаря которой все вышеперечисленное казалось Диме уже далеко не столь тягостным.

В находящийся на уровне 4-го этажа круглый флэт, где зависали Дима и
Слон, надо было карабкатся по узенькой винтовой лесенке, цепляющейся за внутреннею стенку гулкого полого цилиндра. Этот подъем, довольно рискованный и сам по себе - в тяжеленном керамическом бронике, с полными карманами амуниции и прочих аксессуаров, болтающейся за спиной идиотской железной метлой автомата, в стальной каске, да еще и по обкурке - превращался в натуральную ебучую борьбу за выживание в духе дешевых телешоу. Возможно, это было задумано как халявное испытание для духа и тела военнослужащих, но Дима всегда считал, что это сделано для того, чтобы их было труднее взять штурмом. При этом ему всегда мерещились страшные, обвешанные динамитными шашками палестинцы в своих неизменных клетчатых рубашках, глухим ночным часом гуськом ползущие по винтовой лестнице на карачках, с кривыми ятаганами в зубах и диким огнем в глазах, и Диму передергивало.

Обстановка "пиллбокса" - как по военному называлась нелепая бетонная штука - была весьма скудна. Очевидно, командование считало, что заточенные в ней на 8 часов солдаты будут тем бдительнее, чем аскетичнее будет их быт. (Скорее всего, оно руководствовалось мыслью о лесных отшельниках, не зависящих от материальных удобств, и достигающих таким образом единения с природой и чрезвычайной наблюдательности). Даже двери в комнате не было, а была зияющая дырка в полу, в которую запросто можно было грохнутся, на секунду замечтавшись. Из удобств, кроме стула, на котором развалился Слон, в комнате имелся стол, стоящий под узкой прорезью длинной в половину стены. За столом сидел на втором, и заключительном стуле сам Дима, мрачно втыкая в бинокль на открывающийся сквозь прорезь вид. На столе перед ним стояла зеленая полевая рация, временами разражающаяся треском и обрывками чьих-то перепалок, лежал бинокль, а еще "Дневник Дежурного", в котором никто и никогда кроме похабщины ничего не писал. Тем не менее, "Дневник Дежурного" всегда свято находился на предписанном ему, подле дежурного, месте. На вырванной из дневника страничке возвышалась горка плана, и лежали россыпью сигареты МальборО. Еще на столе лежала почитываемая Димой книжка "Баттлтек – Офигенные Боевые Роботы".

Кроме этих важных предметов первой необходимости имелся лишь огромный железный армейский шкаф, стоящий у стены, напротив прорези. Угрожающе прогибающиеся полки шкафа были забиты боеприпасами и гранатами вперемешку с засохшим печеньем, сухим пайком и бутылками из под кока-колы, а его ржавые двери испещрены с обеих сторон многочисленными заумными высказываниями, наставлениями, инструкциями кому, как и куда идти, матом на русском и иврите, и схематическими рисунками половых органов обоих полов. Подобное творчество покрывало так же и стол, оба стула, большую часть стен и потолка, рацию, и весь бинокль за исключением линз. Единственными из предметов обстановки избегли шаловливых рук армейских вандалов лишь стоящие у щели на турелях крупнокалиберные пулеметы с заправленными лентами. Пулеметы глянцевито поблескивали свежей смазкой, и глядели наружу двумя невыразительными черными зрачками. Дима как то взвешивал идею написать на пулемете что нибудь монументальное, например "ХУЙ ВОЙНЕ", но не решился – заложенное на курсе молодого бойца уважение к оружию сидело глубже, чем он думал. Зато вместо этого Дима написал на шкафовой двери: "То, как тебя ебут здесь, это ничто по сравнению с тем, как твою девушку в это время ебут на гражданке". У самого Димы девушки не было, и, поглядев сейчас на собственное творчество, он погрустнел, хотя обычно взирал на надпись с неким мрачным злорадством.

Слон наконец то открыл консервную банку. Сладко запахло персиками и домом. Перед Диминым внутренним взором мигом предстала плантация, над которой прохладный благоухающий ветерок нес, кружа, мириады белых лепестков; он услышал в голове выкрики детворы, играющей в тенистых проходах между деревьями; там, где постепенно наливались сочной мякотью сотни аппетитных персиков; Дима услышал даже гул тракторов, на которых восседали коренастые, загорелые дочерна, веселые сельскохозяйственные дядьки в широкополых соломенных шляпах, и даже казалось почувствовал исходившую от тракторов вибрацию. Потом наваждение ушло, персиковая плантация сменилась наглядной плантацией сорняков за окном, молитва на арабском вновь резанула по ушам, а гул и вибрация остались – где то неподалеку на гору карабкался патрульный танк, противно визжа гусеницами, и неистово взвывая мотором.

Дима с сомнением посмотрел на оранжевые персики, аппетитно теснящиеся в банке, потом на горку плана на столе, и неуверенно спросил:

- А может, еще курнем? Типа для аппетиту, чтоб свин пошел? Да и вообще попускает уже...

- Давай забивай тогда, – сказал Слон. – Мне возится в падлу. С табаком не мешай, там и так его до хрена.

Дима предусмотрительно встал сбоку от щели, чтобы ненароком не подстрелили, выпотрошил наружу табак из мальборины, и приготовился уже начать загребать получившейся емкостью вожделенные зеленые комочки, как внезапно ему в голову пришла тревожная мысль, и он замер. Тонкая бумажная трубочка застыла над планом, словно стервятник, учуявший опасность, и замерший в нерешительности над падалью, которой решил подкрепится.

- Слышь, Слон? – сказал Дима обеспокоенно. - А что, если вдруг коммандир Моти бля со своими любимыми проверками приедет? Его же целый день не было, вот щас он как раз и приедет, а тут духан стоит, он и запалит конкретно, что мы обкуренные... И выебет...

Слон почесал голову под каской прежде чем ответить.

- Ну и что командир Мотя, бля? – спросил он. – Во первых, специально он не приедет, и так после вчерашней ночи задроченный, в комнате своей валяется под кондиционером с телефоном отключенным, вот его весь день и не слышно. Разве что за задницу возьмут, комбат или еще кто там, или херня какая приключится, и ему придется мимо нас пиздовать. Во вторых, пока он, падла, будет грохотать на лестнице смерти, мы его сто раз услышим и все палево спрячем в шкаф, а духан тут и так всегда конкретный, известно ведь, как магавники начнут траву конфискованную жечь, так вся база под кумаром ходит. И в третьих, у тебя что, на лбу написано, что ты обкурился? Может, ты устал очень, бедный. Усталый, обкуренный, один хрен eбло осоловевшее и глазки красные. А ты еще очочки наденешь. Верно я говорю?

-Ну... да вообще то... – сказал Дима. – Хотя какие, бля, очочки ночью бля...

- Не сцать, цивильные очочки всегда канают, – сказал Слон. – Ты по жизни нерешительный какой-то, достал уже. То он хочет пыхать, то боится пыхать, то домой сбежать хочет, то не хочет, то баба ему нравится, то нет. Делай – или не делай, как говаривал Мастер Йода. Забивай давай!

Дима хотел было возразить, что самому Слону его побеги домой не принесли ничего хорошего, кроме лишнего года этого военного мозгайобства, но потом подумал, что Слон в общем то прав насчет нерешительности, так что он молча последовал его совету, и стал забивать. Через минуту свежеприготовленный косячок весело задымил и затрещал пропущенными Димой семенами.

Слон глубоко затянулся, закрыв глаза откинулся назад, и расплылся в ухмылке.
Потом вдруг, словно вспомнив что-то, резко подался вперед, и уставился на Диму.

- Кстати, Димон, помнишь ту тему которую я тебе на прошлом дежурстве толкал? – выдохнул он, с каждым словом выпуская изо рта сизые клубочки густого дыма, словно какой нибудь сказочный эфрит.

Димон, неотрывно следивший за подрагивающим в руке Слона косячком, пробурчал нечто невразумительное. Слон всегда именовал его Димоном, когда хотел толкнуть одну из своих философских тем. По обкурке Слона, как он сам выражался, "пробивало на погрузится", и когда это случалось, обычно неразговорчивый Слон после некоторых раздумий начинал изливать теории, одна причудливее другой, казавшиеся многим людям бредом абсолютного шизофреника. Многоим, но только не Диме. Он всегда был рад послушать очередной загруз Слона; достаточно образованный и начитанный, Дима умел отличить полную чушь от того, что только казалось ею на первый взгляд. К тому-же, Диме было известно, что сам Слон куда образованнее и начитаннeе его; импровизированная библиотека в его комнате на базе повергала непосвященных в ужас – там Ницше соседствовал с Кантом и Конфуцием, а пролегающую между ними бездну заполняли тонкие корешки оккультных изданий, книги по квантовой психологии, какие то подпольные журналы без названий и картинок; довершал картину массивнейший том Генри Киссинджера по внутригосударственной политике, в добавок ко всему еще и в английском оригинале. Конечно, от некоторых Слоновьих тем и вправду попахивало дурдомом, но все они были достаточно теоретически обоснованны, чтобы заставить по крайней мере задуматся, а кое какие и вообще неделями бередили голову, не давая спать по ночам.

Слон передал косяк Диме, и стал смотреть как тот курит. После пары затяжек
Дима заметно повеселел, и стал припоминать, что же именно за тема толкалась на прошлом дежурстве. Тогда, помнится, в Рамалле шла крупная операция, и рация всю ночь лаяла бесконечной чередой сухих, отрывистых команд, отдающихся мифическим "номером один", остальным номерам поочередно. Номера поспешно подтверждали получение инструкций, иногда боязливо переспрашивая - Номер Один был по видимому из крутых, чином явно не ниже полковника. Арестованных палестинцев уже погрузили на грузовики, а бронетехника строилась колонной вдоль ведущего из Рамаллы шоссе, чтобы прикрывать их отход. Дима и Слон смотрели на колонну – длинную светящуюся гусеницу, ощетинившуюся усиками прожекторов, когда вдруг какой то танкист заорал по рации, беспрецедентно вклинившись посередине устроенной Номером Один пафос ной переклички. Понятно было лишь то, что кому-то пальнули в голову, и нужна воздушная эвакуация. Медицинская вертушка уже искала, где ей сесть, шаря прожектором по непроницаемой завесе поднятой ей-же пылищи, когда выяснилось, что кому-то невероятно повезло -
зачем-то высунувшемуся из люка командиру танка. Снайперская пуля пробила его каску насквозь, срикошетила от ее внутренней поверхности, и, обогнув голову, завязла в твердом стальном ободке. Полевой медик восторженно матерился, описывая каску, и миграцию пули по рации Номеру Один, матерившемуся ничуть не менее восторженно. После всей этой истории Слон спросил... что же он спросил...?

- Мы говорили о том, что такое "чудо", - сказал Слон. – Помнишь? Мы еще решили, что чудо это событие, записанное людьми со слов других людей, которые знают о нем понаслышке, гы гы. А я после этого подумал, короче... мне кажется, что настоящие чудеса все таки бывают. Очень редко, базара нет, и не всем дано их увидеть, но они бывают, сука.

- Это ты про хуйню с каской, что ли? – спросил Дима, усмехнувшись. – Нас как раз на эту тему после того случая пробило...

- Да нет, какая там нахуй каска, - сказал Слон. - Каска это, бля, слепая удача, фортуна, мол. Дернул бы тот чувак своей башкой немного не в ту сторону, и мы сейчас не чудо бы обсуждали, а жизнь после смерти. Но вот ты подумай. Например такая хуйня, как воскрешение мертвых. Помнишь, Иисус практиковал? Чем не чудо?

- Эээ, ну, во первых не то чтобы практиковал, но да, был типа случай, - стал вспоминать Дима. - С Лазарем этим... "Лазарь, выйди вон", и так далее. Но кто тебе сказал, что это было именно чудо? В Библии написано, что Лазарь несколько дней как умер, но хуй знает, может это кома была. Может, он притворялся просто. Смотри, я не спорю, что был такой человек – Иисус. Но что именно он мог, это еще вопрос. Толпа всегда легко ведется на трюки, тем более две тыщи лет назад, а потом записи об этом еще и приукрашивали все, кому не лень. А может быть, у Иисуса, кстати, просто технология была. То, что раньше считалось чудом, сегодня обычная наука. Ты же сам, помнится, толкал тему, что Иисус вааще может быть путешественником во времени, или даже агентом инопланетян. Так хули, не напишут же тебе в Библии "и вошел Иисусе в пещеру, где лежал мертвец, а за ним въехал стандартный полевой реаниматор на колесиках, модель 2761-го года"? Так что тут вопрос спорный, с воскрешением этим...

- Ну ладно, пример гoлимый, - сдался Слон. Ладно, вот тебе еще один, тоже Библия кстати. Правильно, когда евреи исходили из Египта, перед ними море расступилось? Бля, такое ведь не придумать никак. Известно, что вокруг каждого факта нарастают горы пиздежа, но изначальный-то факт ты не изменишь! А тут тебе и в Библии христианской записанно, что море расступилось, и в Торе еврейской, да и устные предания об этом передаются в релегиозных семьях и по сей день, от отца к сыну. Даже в самих бля приданиях есть инструкция, "передай детям". А зачем, интересно? Явно ведь была такая фигня, иначе как они море перешли то?

- А может, море как раз измельчало? – неуверенно возразил Дима.

- Ага, а вся Египетская погоня в нем потом потонула нахуй, с конями, колесницами и всеми прибамбасами? Не фига себе измельчало. Нет братан, оно расступилось, сука, даже гравюры старинные есть, я тебе покажу в книге – там в натуре как бы туннель, или стена из воды – мотив везде одинаковый. А как, как такое происходит? Если мы не верим ни в Бога, ни в корабль инопланетян, избравших сынов Израиля своим проектом по блядской "социологии инопланетных расс", и проложивших для них проход своим гравитационным лучом, или тахионной перделкой, или что они там применяют?

Теперь сдался Дима.

- Дааа... - пробормотал он. – Тема мощная. Ну, и как такое происходит?

- А хуй его не знает! – сказал Слон. - Но мне лично кажется, что тут все дело в вере. Когда много людей искренне верят во что-то, верят одинаково, верят в возможность чуда – почему бы ему не произойти? Ты прикинь, какие ресурсы имеет мозг всего лишь одного человека – мы не открыли еще и малую часть из них, так ведь? – глаза Слона разгорелись, было видно, что идея по настоящему его увлекла; - а здесь тебе тысячи, сотни тысяч мозгов, мириады нейронов обьедененны общей идеей, работают в такт, стремятся к одному и тому-же. Их вера слепа и неистова, они фанатичны, они не задаются вопросами, не отравленны цинизмом. Это колоссальный энергетический ресурс, как не посмотри. Неужто тысячи мозгов, обьеденив эти усилия, не смогут раздвинуть какую то сраную воду на пару метров по сторонам от себя? Превратить воду в вино, запалить куст в пустыне, излечить проказу? Неужели это не сможет сделать даже человек-одиночка, имея столь мощную энергетическую подпитку? Бля, тот же Дэвид Куперфильд со своими злоебучими трюками – кто сказал, что статуя свободы, или самолет джамбо в натуре не исчезают хуй знает куда, когда все его зрители верят в то, что они должны исчезнуть? Никто ведь так и не вьехал точно, как эти его приколы работают. Пиздят много, но прямых доказательств нет.

- Так почему же статуя свободы и самолет джамбо потом снова появились? – не удержался Дима.

- Бля, да потому что все зрители верят так же и в то, что на самом-то деле эти предметы никуда не исчезли, и по завершению представления должны оказатся на месте! Вот они и появляются взад, хуй знаeт откуда - все очень просто. Но это, беспизды, всего лишь версия, нащет веры...

Слон глубоко задумался, и просидел неподвижно несколько минут, пока Дима добивал косяк. Наконец он открыл рот, собираясь что то сказать, но внезапно его перебила рация.

- "Всем подразделениям ЦАХАЛа, слушающим на этой частоте, и гражданским офицерам безопасности - временное перемирие теряет силу начиная от прямо сейчас" – сухо сообщила она – "В силу входят прежние постановления и приказы, относящиеся к театру активно ведущихся военных действий. Прежде всего, это касается замеченных вами палестинцев, вооруженных огнестрельным оружием". – По спокойному тону и властному голосу чувствовалось, что говорит офицер. Внезапно он замялся на несколько секунд, а потом вообще прервал связь. Дима удивленно уставился на Слона, который пожал плечами, но тут неизвестный штабист заговорил снова.

- "Перемирие утратило действие из за теракта в Тель-Авиве, имевшем место около двух часов назад", – сказал он, сглотнув - "Кабинет министров только что принял решение.... ээээ... короче. Террорист-самоубийца подорвался в автобусе номер 16, в центре Тель-Авива. 33 человека минус террорист убиты, сколько раненных не известно, очевидно не меньше ста. Сегодня спать никому не придется, ребята. Рамалла всегда первая на очереди, сегодня не исключение. Постам удвоить бдительность – вы все устали, но сейчас не время для отдыха. Пока что это все, что я волен сообщить".

Слон со всей дури жахнул по столу кулаком. Дима сидел, погрузившись в свои мысли. Внезапно Слон, схватив автомат, ринулся к амбразуре. Ни араба с калашом, ни его вьючного осла на поле, конечно, не было. Зато где-то снаружи уже грохотали выстрелы - раскатистый рокот пулемета метался между холмов, перемежаясь одинокими "пах-пах-пах" палестинских калашей. К тому же, кто-то не менее громко загрохотал на лестнице, карабкаясь к ним.

- Ссссцуки ебаные! – процедил Слон.

- "Наш Бог с нами, ребята", – неожиданно снова взялся за рацию сухой и корректный штабной офицер. Фоном ему служил гул голосов, и разрывающиеся от звонков телефоны. – "Кабинет министров и генеральный штаб сейчас решают... решают, что мы должны cсегодня делать... хмм... Да если здесь наконец станет спокойно, это будет настоящее чудо", - пробормотал он. - "Дерьмо. Будем надеяться. Удачи нам всем. Конец связи".



Часть II

До заката оставался час. Солнце еще не скрылось за крышами домов, но уже клонилось вниз, ныряя в пенистом прибое облаков. Одно из них медленно заглотило солнце целиком, и словно взорвалось изнутри, окрашивая все вокруг густыми, пастельными тонами. Сразу стало темнее, витрины магазинов резко потускнели, а на лица людей упала тень. Многочисленные прохожие, сноровисто и ловко пробирающиеся среди плотных рядов припаркованных автомобилей по одной из узких улочек в центре Тел-Авива, задержались на мгновение, и встревоженно подняли глаза.

Абдельразек Мустафа абу Джаффар посмотрел на небо вместе со всеми. Ничего особенного он там не увидел, и, не замедляя шага, двинулся дальше. Люди, магазины, машины и ярко светящиеся рекламные щиты проплывали по сторонам, а он разглядывал и изучал все это, пытаясь немного отвлечься от гложущего его страха. Его сердце билось, как у загнанного зверя, а по спине и бокам под потрепанным синим свитером стекали ручьи пота.

Абдельразек Мустафа был в Тель-Авиве впервые. Палестинец и уроженнец Рамаллы, он никогда не бывал за ее пределами, разве что у друзей в окрестных поселках. Один раз, правда, отец брал его с собой по каким то смутным делам в сектор Газа, но это было давно, до первой Интифады, когда царили мир и спокойствие, и израильтяне еще не перекрыли проезд. Ему было лет пять, и из всей поездки он запомнил только, как они с отцом сидели в каком то задрипанной комнатке с видом на мутное море, яростно гнавшее на берег шумные, пенные валы. В комнатке было множество потных, небритых мужчин; все там курили, пили кофе из крохотных чаликов, и грубо смеялись, обнажая крепкие, прокуренные зубы. А еще там просто жутко, умопомрачительно воняло. Он не понимал тогда, как все эти дядьки могут смеяться, живя в такой вони, но потом подумал, что они, наверное, настолько привыкли к ней, что даже не замечают.

Здесь, в Тель-Авиве, он вдруг осознал, насколько привык он сам к вони, которая царила в его родной Рамалле. Конечно это была не Газа, где скотобойни занимали своими разверстыми фасадами целые улицы, уходящие вдаль, к берегу моря, где тонны дохлой рыбы запросто гнили на причалах; но и его родному городу тоже не прибавляли благоухания подчастую валяющиеся на улицах разорванные минами ослы и козлы, а так же целлофановые пакеты с экскрементами, усеявшие целые акры муниципальной площади, после того в Рамалле прописались израильские солдаты. Солдаты занимались тем, что, оккупируя различные постройки в которых как правило не было канализации, устраивали там наблюдательные посты. Зачастую из таких постов еще и постреливали, причем довольно метко (так застрелили в голову дядю Ибрагима, когда он пошел однажды вечером за хлебом, сдуру потащив с собой свой любимый калашников). Иногда, когда Абдельразек с друзьями проходили мимо этих домов, оттуда выходили обвешанные броней здоровые военные лбы с автоматами и дубинками, разрисованные ивритской буквой "Цадик". Лбы скалились, и спрашивали, не знают ли они, где живут террористы. Абдельразек с друзьями всегда отвечали "нет", за что бывали немного пизженны, и отпущены на все четыре стороны..

Однажды один их друг, Саид абу Саид, надеясь, очевидно, впасть к солдатам в милость, и избежать писдюлей, сообщил им, что он, мол, знает.
За это Саид абу Саид немедленно был писжен куда мощнее обычного, а потом армейские лбы утащили его вовнутрь своего поста, предварительно шуганув нахуй Абдельразека с компашей. Из за угла они наблюдали, как вскоре к посту подъехали два бронированных зеленых джипа пограничников (пограничники были куда страшнее обычных солдат – обладая буйным темпром и коротким запалом, они не церемонились, отвешивая пиcдюлины, и пускали при этом в ход любые подручные средства). Саид был писжен повторно - на этот раз каской по голове, и прикладом поддых, а потом загружен вверх ногами в джип, который и увез его в неизвестном направлении, весело помигивая мигалками. Вернувшись через два месяца, Саид рассказывал, что израильская служба госбезопасности ШАБАК все это время держала его в заточении, заставляя рассказывать про террористов, про Хамас с Джихадом, и рисовать разные карты; и что таких писдюлей, как в ШАБАКе, ему не доводилось получать никогда - даже в тот раз, когда он вышел из дома без документов, аккурат в день после очередного теракта, и был остановлен патрулем пограничников, у которых перегрелся джип, и закончились сигареты.

Так, занимая себя воспоминаниями, Абдельразек немного пришел в себя, и смотрел по сторонам уже спокойнее. Его поразил уровень жизни в Израиле – вокруг было чисто, нигде не валялись дохлые ослы, или сгоревшие покрышки; разрушенных домов и покореженных машин тоже не наблюдалось. Никто нигде
не стрелял, магазины ломились от товаров, а окружающие его еврейские свиньи - сытые, здоровые, не вонючие, хорошо одетые - являли собой настолько разительный контраст с его грязными замудоханными соплеменниками, что он в очередной раз почувствовал жгучую ненависть.

Абдельразек чувствовал ее всегда, сколько себя помнил; если бы не эта ненависть, он не находился бы сейчас в центре Тель-Авива, одетый в синий глухой свитер. Свитер был необходим, чтобы скрыть от постороннего взгляда пластиковый детонатор, 4 метра проводов, 5 киллограммов взрывчатки, и 5 киллограмов мелкого железного сора - все это было тщательно упаковано в пластик и целлофан самим Инженером Рантисси, и облегало тело Абдельразека настолько плотно, что почти не привлекало внимания. У непосвященного лишь создавалось впечатление, что смуглый молодой арабай с зашуганным лицом (наверное, пограничников боится) немного крупнее и шире, чем на самом деле.
Мешковатый свитер был идеален – он делал незаметным контраст между тонкими руками и шеей Абдельразека, и располневшим на 10 килограмм телом.

"Найди закрытое место, где собираются много ехудов. Лучше всего переполненный автобус, но подойдет и кафе или ресторан" – гремели набатом в его мозгу инструкции Инженера Рантисси. "Остерегайся солдат, полицейских, частных охранников, вообще людей в форме. Все они – враги. Остерегайся гражданских – очень много ехудов имеют личное оружие, и вполне способны применить его куда раньше полиции – это страна, где почти каждый был военным. Не возбуждай подозрений. Не пытайся пройти в место, где есть охранник – металлодетектор тебе не обмануть. Не показывай страха – страх распространяет вонь, которую способен почувствовать любой. Позволь страху пройти сквозь себя, помни, что делаешь во имя Аллаха великое дело".

Эти слова не на минуту не покидали сознание Абдельразека, даже когда он думал о другом. Прощальное напутствие, инструкция к смерти. Он все еще ощущал горячий шепот у своего уха, и жесткую щетину, покалывающею шею. Самого Инженера он не видел – его не видел никто – но почему-то этот темный силуэт напомнил ему отца. Инженер Рантисси оказал ему великую честь – он говорил с ним, как с равным, там, в темном подземном гараже под зданием мэрии, и обнимал его, как сына. "Помни, что ты не первый. Многие достойнейшие прошли перед тобой, и все они встретят тебя, если твое дело завершится успехом. Когда окажешься в подходящем месте, просто нажми на кнопку – и приготовься встретить Аллаха".

Все остальное было как в тумане – короткая поездка в машине, набитой вооруженными бойцами, опасный переход через горы, в обход армейского блок-поста – он сломал бы шею в темноте, но его проводники знали свое дело, прыгая по скалам не хуже горных козлов, и подтягивая его за собой. Потом был стремительный спуск к освещенному шоссе между холмов, где уже дожидалась белая "шкода" с израильскими номерами, мигающими аварийками, и поднятым капотом. Абдельразека усадили спереди, сопровождающие с калашами растворились в тени, а водитель, пожилой израильский араб (не палестинец), поспешно закрыл капот, включил фары, и они медленно тронулись в сторону Тель-Авива.

За всю дорогу водитель не сказал не слова – боялся он не меньше, чем сам Абдельразек, скорее даже больше – в его планы умирать пока не входило.
Высадив Абдельразека на пустынном перекрестке в Тель-Авивских трущобах, он пробормотал "Аллах с тобой", и медленно тронулся с места, но надолго его не хватило – было слышно, как он с визгом резины газанул за углом, и что то там с грохотом повалилось.

Скитаясь среди темных безжизненных фасадов, исчезая в подворотнях каждый раз, когда синие отблески полицейских мигалок касались окружающих его стен, Абдельразек провел ночь, а утром нашел заброшенную стройку, и там дождался следующего вечера. В час пик, на закате, когда все возвращались с работы, а улицы полнились гулом голосов и перебранкой клаксонов, он выполз наружу. Навстречу ему попадалось много таких же грязных молодых арабов – бесчисленные работники дешевых забегаловок, строек, санитарных служб. На них не обращали особенного внимания, разве что изредка неприязненно косились, и Абдлеьразек решил сыграть на этом факте. Придав своему лицу выражение как можно более беспечное, а походке непринужденность, он стал двигаться в сторону городского центра, где, как он знал, находилась концентрация общественных мест.

Сейчас он почти достиг своей цели – срезав через узкий проулок, заставленный гудящими трансформаторными будками, он вышел на широкий тенистый бульвар. По сторонам бесконечной чередой тянулись магазины и рестораны, переполненные народом. Снаружи тоже было очень много людей, они здесь двигались медленнее, прогулочным шагом, подолгу заглядываясь на витрины; множество семейных пар с детьми – они степенно прохаживались, пока дети бегали вокруг, многие сидели за столиками кафе под открытым небом, и поглощали разнообразную еду.

Абдельразек Мустафа замер на мгновение, стиснув зубы. Его час почти настал, и развязка была близка – он это понял. Назад отсюда дороги уже не было – впереди лежала лишь смерть – так, или иначе. Вот она, вражеская территория, на которой он обязан проявить себя, и доказать, что он достоин личной аудиенции у Аллаха. Он уже был замечен, и на нем скрестилось множество взглядов. Абдельазек вдруг увидел всю картину со стороны с пронзительной ясностью – небывалый выброс адреналина в кровь обострил все чувства до критического максимума.

Вокруг толпы народу. И полиция, везде полиция. И еще целая куча врагов – тех, чья единственная задача это выискивать таких, как он. Голубые формы на перекрестке, голубые формы у пропускного турникета поперек улицы – винтовки у бедра, глаза закрыты черными очками. Пистолеты и автоматы.
У одного, видать самого крутого, вообще какой-то пулемет с ножками и оптическим прицелом. Желтые футболки у турникета – частная охрана. Их тут человек десять, от силы половина с пистолетами, остальные с металлодетекторами. Откровенно скучают, пялятся на баб, перешучиваются, покуривают. Некоторые стоя едят что то из бумажных пакетов, зарываясь в них мордами. В кафе напротив – солдаты ЦАХАЛа, сидят впятером за круглым столиком, отделенные от улицы стеклянной перегородкой – его они еще не заметили, погруженные в разговор. Автоматы лежат на полу, только один, неулыбчивый, сидит с автоматом на коленях. Ага, офицер. Нашивки и род войск не разглядеть.

И, разумеется, злейшие враги, архинемезида – пограничники, МАГАВники в темно-зеленой форме - они попарно патрулируют улицу, и двое как раз медленно двигаются в его сторону - до них метров 50. Автоматы на груди, руки лежат на рукоятках, на головах пилотки. Один, в оранжевых понтовых очках, явно больше занят выискиванием в толпе красивых девушек, чем нарушителей спокойствия, но второй – явная опасность. На ходу он медленно поворачивает голову, взгляд бегает, ска
 
Часть III

***
За узкой амбразурой дотлевали последние угольки заката. Солнце в последний раз окрасило нижний край облаков кровавой кистью, и исчезло за холмами. Наступила ночь, и на верхушках армейских антенн-ретрансляторов стали отчетливо видны помигивающие лампочки. Антенны торчали почти на каждом мало-мальски высоком холме, и мерцающие красные огни уходили во тьму длинной чередой, как зажженные в преддверии битвы Гондорские маяки.

Укуренный Дима разглядывал этот пейзаж, и представлял, что в руках у него не автомат М-16, а блистающий длинный мечь. Бронежилет превратился в серебряную кольчугу, а обшарпанная армейская каска - в шлем с золотым тиснением и поднятым ажурным забралом. В свое время Дима очень увлекался фэнтэзи, и сейчас позволил крыльям своего воображения унести себя в далекую волшебную страну.

Он был воином светлых сил, несущим караул на рубеже между тьмой и светом. Он защищал мир людей от того, что обитает за его границами. Там, за багровыми маяками, в подступающей мгле, таятся вражеские легионы, несущие погибель всему, до чего смогут добраться. Полчища уродливых врагов украдкой движутся между холмов, под прикрытием темноты. Души их так же черны как лезвия их кривых ятаганов, а сердца не знают жалости - но они не преодолеют рубеж. Куда им, ведь добро всегда побеждает зло, да и не только в книгах; не важно под каким обличием оно выступает, и сколько времени это займет, в итоге зло будет низвергнуто, и восторжествует справедливость - таково одно из правил этого мира. И он исполнит свой долг, даже если это будет стоить ему жизни, во имя этой великой справедливости, ведь он был избран на этот почетный пост самим Главой Конклава, который...

- Ты куда улетел? - нарушил идиллию попыхивающий косяком Слон. - Курить будешь?

Дима затянулся, и передал косяк Лехе, водителю "сафари", который был другом Слона, и, проезжая мимо, заехал к ним, как он выразился, "на запашок".
"Сафари" - двадцатитонный механизированный бункер на колесах, рычал мотором внизу, а Леха поделился с Димой и Слоном последними новостями: базу закрыли, танкисты носятся как ошпаренные и готовят свою технику, прилетел на вертолете генерал-майор Моше Аялон, заместитель начальника генштаба, и устроил заседание с полковником Бени Гурцом, командиром дивизии, и прочими шишками - армейскими, и ШАБАКовскими. Бойцов спецподразделения "Филин" подняли по тревоге с их базы под Натанией, и Леха уже успел съездить на своей Сафари, и забрать их с КПП. Среди "Филинов" ходили слухи о Мукаате - административном центре Палестинской Автономии, и резиденции Яссира Арафата - похоже, ее снова собирались брать показательным штурмом.

В прошлый раз, четыре месяца назад, израильские танки разнесли к ебеням весь арафатов комплекс, оставив в сравнительной сохранности лишь его личный кабинет, и несколько прилегающих комнат. Несколько шальных пуль все же залетело туда, и в новостях показывали перепуганного, засыпанного известью палестинского лидера. Солдаты вскрыли подземный гараж Мукааты, и, обнаружив там дюжину шикарных личных арафатовых мерседесов, спиздили с них все, что снималось, а потом армейские бульдозеры аккуратно перемололи все мерседесы на высококачественный немецкий металлолом. С тех пор Мукаату слегка подлатали, купили новые мерседесы, и Арафат снова безнаказанно воцарился там. Слон с Димой надеялись, что и на этот раз это ненадолго - прошлый злобный рейд обогатил их комнату на базе новеньким телевизором, и целой кучей компьютерного железа. Диме был нужен домой новый жесткий диск - спизженного в прошлый раз диска на 20 гига уже не хватало. А Слон тогда, шарясь по разрушенным комнатам, нашел в ящике стола какой-то палестинской шишки целый мешок отменной шмали, и надеялся, что фортуна улыбнется ему снова. Еще Дима вспомнил, как какой то солдат из "сайерет маткаль" нашел там настоящий золотой Роллекс, и долго потом хвалился всем, что продал его за 15 тысяч шекелей; а через неделю военная полиция забрала его за мародерство, и он получил полгода тюрьмы.

- А ты не боишься пыхать, когда за рулем? - спросил Дима у Лехи, который уже изрядно убился, и сидел, покачиваясь, на стуле со счастливой улыбкой на лице. - Да к тому же у тебя там еще тридцать солдат в кузове. Не страшно разве?

- А хули там страшного? - пожав плечами, ответил он. По укурке меня только светофоры-знаки всякие разные дорожные напрягают, а тут всей этой хуйни нету - знай езжай себе, а все что мешает, дави. Вот вчера осла раздавил. И змею.

Да ну нахуй, змею раздавил? - удивился Слон. - А где ты ее нашел?

- На дороге лежала. Ночью холодно, а асфальт теплый, так они погреться выползают. А я их давлю. Кстати, что это шумит, вы не слышите?

Дима прислушался. На самом деле, откуда то доносился смутный гул, похожий на рокот прибоя. Ему показалось, что сквозь шум доносятся какие то выкрики, но внизу рычал мотор Лехиной "сафари", которую тот не заглушил, и расслышать что то конкретное было сложно.

- Че за хуйня? Арабы, что ли, взбунтовались? - он выглянул в щель, но в Рамалле все было тихо. На фоне темного массива домов горели одинокие огоньки окон. Шоссе, ведущее туда со стороны базы, пока было пустынно - посередине его перегораживали многотонные бетонные блоки. Когда операция начнется, бульдозер раздвинет их, и броне колонна двинется в Рамаллу, по широкой главной улице, обсаженной с боков и посередине огрызками пальм.
Проследив по ней взглядом, Дима внезапно увидел там большое скопление людей, и какие то световые мельтешения. Решив, что они со Слоном прошляпили какую-то палестинскую пакость, из за того, что обкурились, он испытал внезапную панику. Схватив ночной бинокль, он прижал его к глазам, но никак не мог сфокусировать поле зрения - перед окулярами дрожали и прыгали лишь дома с занавешенными окнами - внезапно пугающе близкие, и враждебные. Опустив бинокль, Дима приказал себе успокоится, а затем снова его поднял, и увидел на дороге телевизионщиков.

Целая толпа телевизионщиков роилась у въезда в Рамаллу - они установили там кучу софитов, камер на треногах, и прочих причиндалов - причем некоторые из них торчали прямо на дороге. Рядом стоял непонятно откуда взявшийся микроавтобус с метровыми буквами Т- на боку, и огромной спутниковой тарелкой на крыше. Передача явно была в самом разгаре.

- Ебануться... - прошептал Дима. - Слон, там дохуищи журналистов на дороге тусуются! Че делать будем?

- Че-че? Будем из пулеметов по ним хуярить! Дадим шакалам пера что-то стоящее передать по Сиэнэн!

Слон с решительным видом встал, развернул пулемет, и прищурился в прицел. Дима и Леха испуганно уставились на него.

- Гы гы гы! - заржал Слон. - Бах-бах, пиф-паф! Смерть журналюгам! А хули ты хочешь делать-то? Идти их разгонять? Ну, на базу сообщи.

Обрадовавшись спасительной возможности, Дима схватил рацию.

- Конура, конура! - взволнованно позвал он. - Это Далед-14. Наблюдаем при въезде в эээ... Рамаллу, большое накопление человеческого гражданского персонала и оборудования эээ... телевизионного свойства. Эээ... инструкции?

Тут он внезапно осознал, что спорол какую то полную хуйню, и снова начал садится на измену, но рация, к его удивлению, ответила на том же языке: "Так точно, Далед-14. Информация насчет гражданских телевизионных уже получена, и принята к сведению соответствующими инстанциями, которые примут необходимые меры. Прием".

- Так точно, Конура! - отрапортовал приободрившийся Дима. - Вас понял, спасибо, и отбой.

С чувством выполненного долга Дима прервал связь.

- Бля, да вы ебанулись там все! - засмеялся Леха. - Гражданско-телевизионное свойство, я офигеваю. Так что это за хуйня так шумит все таки? Это же не там в Рамалле, а рядом где-то.

На самом деле, шум продолжался, и даже несколько усилился. Внезапно прямо внизу заревела сирена, умолкла, а затем снова заревела: "Вууууууууууу!!!" Все трое подскочили на месте от неожиданности.

Бля, это же моя сирена в Сафари! - вдруг дошло до Лехи. - Какого хуя?! - Он выпучил глаза, - Бля, да у меня же там тридцать Филинов сидят! Я им сказал, что на секунду поднимусь... Сколько я тут уже у вас зависаю? Гыыгы! Бля! Ладно, спасибо короче, пацаны. Пока, увидимся.

Леха схватил с пола свой автомат, и стал поспешно спускаться в дыру в полу, качаясь, матюкаясь, и цепляясь за края люка. Скоро рокот мотора и вопли затихли вдали. Слон и Дима от души поржали над приколом, и зажгли еще один косяк. Несколько минут не разговаривали.. Из рации доносилось монотонное бормотание: все занимались какими-то делами, а операционный центр на базе координировал усилия.

"...Алеф-2, я тебя не вижу... Поднимись на холм... Это ты? Эй, это ты?! Алеф-2, сообщи свое местонахождение! Эй! Буду стрелять! Ээй!!!"

"...Успокойся, дебил..."

"...Конура, тут на четырнадцатой отметке подозрительный предмет - газовый баллон. Проводов не видно. Собираюсь прочесать окрестные холмы, прошу подкрепление..."

"...Эй, конура, где наш ебучий сафари?!"

"...Это Шишка-3! По репортерам кто-то что-то собирается предпринять? Или мне напомнить вам сроки?.."

"...М-5, Огонь отставить! Был приказ произвести предупредительный огонь из второго калибра в сторону автомобилей, а не по самим автомобилям! Огонь отставить!"

"...Понял, огонь отставить."

"...Гы-гы-гы..."

Слон приглушил звук.

- Ты ничего не чувствуешь? - спросил он внезапно. Вид у него был странно мистический - освещение в пиллбоксе отсутствовало, и личшь черный силуэт рисовался на стене. Диме подумалось, что в сцене присутствует нечто средневековое, темное - вот они, в сырой каменной сторожевой башне без света, несут охрану против неведомого врага... готовится битва... завывает ветер... "Снова меня пробивает на фэнтэзи" - подумал он. Тем не менее, он определенно что-то чувствовал: как будто какая-то сила давила на него, наполняя неясной тревогой. Весь вечер его не оставляло предчувствие - нечто огромное надвигалось, и давало о себе знать, холодно и бесстрастно. Он ощущал это не разумом, а скорее естеством - как зверь ощущает надвигающееся стихийное бедствие. Зверь инстинктивно спешит покинуть опасную зону, но он-то человек, и не может покинуть свой пост! Да и как рассказать об этом ощущении Слону? С таким же успехом можно заявить, что он просто-напросто боится.

- Не знаю, - сказал он наконец. - Как будто предчувствие такое. Знаешь, как будто случится что-то нехорошее. Непонятно что, и что делать - непонятно. Но это нечто... - Дима замялся, подыскивая подходящее слово. - Нечто могучее. Как землетрясение.

Слон подался вперед. Лунный свет упал на его лицо, и Дима увидел в его глазах отражение той-же тревоги, что испытывал он сам.

- А у тебя часто бывают такие предчувствия?

Дима собирался ответить отрицательно, но тут вспомнил, как год назад он проснулся дома после увольнительной - надо было возвращаться на базу. Подумав, что придется ехать на автобусе, он тогда внезапно испытал неодолимое отвращение к этому процессу. Ему представилось, что придется ехать как-будто в душной клетке с ядовитыми гадами - и он, невзирая на скромные размеры своей армейской зарплаты, взял такси, чтобы доехать до блокпоста, а потом продолжил на попутках. А приехав на базу услышал, что был теракт. Автобус, на котором он мог-бы ехать (а мог бы и не ехать) взлетел на воздух, и много людей погибло. Он вспомнил, как екнуло тогда его сердце, когда он услышал номер автобуса: "18". От его дома до центрального вокзала можно было добраться на трех автобусах, и 18-й был одним из них. Тогда он проходил сам не свой целую неделю, но постепенно шок забылся, и, не найдя объяснений происшедшему, Дима списал все на странное совпадение, или на слепую удачу - как кому угодно.

А было ли что-то еще? Когда ему было 17 лет, он договорился пойти с друзьями на дискотеку, но перед самым выходом вдруг резко передумал, и остался дома. Кажется, он тоже почувствовал тогда отвращение - вдруг стало страшно неохота тащится в шумный клуб, бухать, и бессмысленно дрыгатся под дудочку транса, пытаясь обратить на себя внимание какой нибудь девки, которая, как выясняется впоследствии, пришла с другом. Вместо этого он остался дома смотреть телевизор, а его компания на дискотеке ввязались в какую-то пьяную драку - никто потом и не помнил, из за чего. Кто-то что-то сказал, или кто-то кого-то толкнул. Все получили, что называется, пиздюлей, а одному даже сильно порезали руку. Еще одно совпадение? А в ту ночь 95го, когда застрелили Рабина? Он вдруг почувствовал, что что-то произошло, встал с кровати, включил телевизор - и сразу увидел огромную людскую толпу, озаряемую бликами бесчисленных синих мигалок. Тем не менее - в жизни Димы и без того происходило великое множество неприятных ситуаций, от которых никакое мистическое предчувствие его не спасало.

- Не знаю даже. - Сказал наконец он. - Иногда бывают, если это не совпадения. Раза три я точно помню. Автобус тот, и когда Рабина убили. - О дискотеке он не упомянул - то, что он не поехал, и этим как-бы избежал пиздиловки, казалось ему трусостью. Он стыдился этого случая, хотя никто, разумеется, не мог ни в чем его упрекнуть. - А у тебя бывают, Слон?

- Бывают. Только у меня это не совсем предчувствия. Я просто умею интерпретировать знаки.

- Что? Какие еще знаки?

- Слон пожал плечами. - Знаки, которые наполняют окружающий тебя мир. Я не говорю "нас", заметь, а именно "тебя" - мир каждого индивидуален, и говорит с каждым на лишь ему понятном языке. Я вот, например, называю это "знаки". Всю сознательную жизнь я пытаюсь учится находить их во всем, понимать свой мир лучше.

Дима призадумался. Слон всегда несколько витал в облаках, увлекаясь (по мнению Димы, чрезмерно) всякими гексаграммами и конфуциями. Но сейчас он говорил с такой спокойной уверенностью, как будто точно знает, о чем речь. Кто знает, может быть он и прав...

- А какие знаки ты, например, видишь? - спросил Дима, все таки с недоверием.
Слон слегка поморщился.

- Я не вижу огненных знамений в небесах, если на это ты намекаешь. Мне довольно трудно выразить это словами. Вот например, мы с тобой можем предвидеть, что в Рамалле седня ночью будет балаган; а знаем мы это по определенным знакам - был теракт, на нашей базе переполох и пиздецы, прилетел Аялон, по рации пиздеж без конца, а Леху весь день гоняют в поездки. Мы знаем, что за каждым терактом следует возмездие - и в свете этого, все знаки обретают свой смысл, встают на место как кусочки головоломки.

- Ну, так этож хуйня, - разочарованно протянул Дима.

- А вот и не хуйня. Мы с тобой понимаем, что эти знаки означают потому, что имеем какое-то начальное знание, так как вертимся во всем этом дерьме - мы знаем, что Буги Аялон так просто сюда не летает, что именно в Рамалле резиденция Арафата, и так далее. А притащи сюда какого-нибудь эфиопа, или узбека, который не знает, что тут происходит - и он никогда не свяжет эти вещи в единое целое. Так и с моими знаками. Необходимо иметь какое-то начальное знание, чтобы их видеть - а иному они и вовсе не покажутся знаками, а просто бесцельным полетом ястреба в небе.

- Так что, я, типа, как эфиоп или узбек? Им же, бля, можно объяснить, что тут у нас происходит, вот они и поймут все эти твои знаки.

Слон заухмылялся - А ты умеешь говорить по эфиопски? Даже если ты им объяснишь, они поймут только данный случай. А в следующий раз произойдет что-то другое, и они снова будут слепы. Да мои знаки и не объяснишь теми-же словами - они как-бы лежат в другом плане бытия, не в физическом, а в метафизическом.

- Бля! - сказал совершенно запутавшийся Дима. - То, что они лежат в плане, это бля, точно. И не в физическом-метафизическом, а в зеленом таком. В растительном.

- Да ну тебя нахуй. - Слон внезапно навострился. - Ш-ш-ш, тихо! - С напряженным лицом он во что-то вслушивался.

- Что, что?! Что ты видишь, что ты видишь? Знак?! - Дима испугался, и вдруг сразу поверил Слону.

- Да тихо ты, олух! Какой в пизду знак? Что, не слышишь что-ли?

Дима прислушался. Снаружи постепенно нарастал пронзительный свист, как от падающей бомбы. С криком "Бомбят, суки!!!" он метнулся к люку в полу, но Слон поймал его за руку.

- Кто бомбит?! Ты че, а? Тихо!

Дима открыл рот, но тут свист достиг апогея, превратившись в визг, и маленькая угловатая черная тень стремительно пронеслась снаружи, всего в десятке метров от них. Лунный свет на миг блеснул на металической поверхности. Свист стал затихать, и он увидел, как тень, заложив крутой вираж, устремилась в сторону Рамаллы. Через несколько секунд она полностью растворилась в темноте, а свист затих.

- Че еще за хуйня?! - выдохнул Дима. Его рот так и оставался все это время открытым.

- Хуйня и есть. - сказал Слон. - Самолет-беспилотник, фотки полетел делать. Вот теперь точно понятно, что мочить кого-то собрались. Вот тебе еще один знак, гы-гы!

Словно подтверждая его слова, где-то за горизонтом глухо бухнуло - то-ли танк выстрелил, то-ли самолет перешел барьер.

- А вот и подтверждение. - заявил Слон. - А к нам кстати гости лезут. План спрячь.

На лестнице вдруг послышались топот и голоса. Дима поспешно сложил бумажку с травкой, и подсунул ее под книжку "Баттлтек - офигенные боевые роботы ". Почти в ту же секунду над полом показалась увенчанная каской озлобленная голова командира Моти, а вслед за ней из люка последовали и остальные его части. Вскарабкавшись наверх он выпрямился, поправил автомат, и подозрительно потянул носом воздух. Тем временем Илья и Митек тоже вскарабкались наверх, и, учуяв запах, переглянулись, ухмыляясь, за его спиной.

- Запах у вас тут странный какой то... - задумчиво протянул командир Моти, наблюдая в это время за реакцией Димы и Слона - это казалось ему хитрым психологическим маневром. Сейчас они начнут мямлить, и тут-то он их и прижмет к стенке. - Вы, что-ли, жгли что-то здесь?

Он хитро прищурился, показывая, что ему-то уж точно известно, что, и как здесь жгли. Илья и Митек затаили дыхание.

- Ну да, марихуаной пахнет, - спокойно глядя на Командира Моти, произнес Слон. - Несколько часов уже. Наверное, плантация горит. А ты откуда знаешь, что это за запах? - Слон в свою очередь хитро прищурился. - Командир Моти, ты не хочешь рассказать нам о своем бурном прошлом?

Не ожидавший такого поворота Моти сразу растерялся. Посмотрев Слону в глаза, он увидел такую непоколебимую честность и уверенность в себе, что язык не повернулся произнести заранее заготовленный обличительный монолог. Вместо этого он понял, что просто выставит себя дураком перед этими четырмя русскими - это неминуемо послужит почвой для новых приколов, и еще больше подорвет его и без того расшатанный авторитет.

- А... я и не знал, что это за запах - попытался выкрутится он. - Просто пахнет противно, будто горит... я думал, в рации контакты закоротило. Но если это не у вас, то все нормально. Итак, слушайте: - поспешил он сменить тему, - сегодня ночью, как вы понимаете, будет большая операция - после такого тяжелого теракта мы обязаны ответить силой. Комдив приказал удвоить посты, и вы знаете что, я тут не при чем. Двое из вас могут отдыхать, но я действительно имею в виду двое, а не все сразу. Те, кто спят, все равно не снимают бронежилеты - оставаться в полной боевой готовности, как будто вы отряд быстрого реагирования. - Моти знал, что бронежилеты они все равно снимут, но его обязанность была расставить все точки над i. - Огонь открываем по обычной схеме - сначала "протокол по задержке нарушителя", потом по ногам, потом в центр массы. Возможно, на время операции инструкции изменятся. Об этом, если это случится, вам будет сообщено отдельно. Ну, что еще? Вопросы есть?

- А когда нас поменяют? - сразу спросил Митек.

- На данный момент менять не на кого, так как все будут задействованы в операции. Но, как я сказал, вы можете отдыхать по двое, и я постараюсь послать вам что нибудь поесть, так что в принципе проблемы нет.

- В "принципе" проблемы нет? - Митек обвел взглядом голое помещение, имевшее из обстановки только шкаф и стол. - А спать нам на чем, на полу что-ли? И еще бронежилет не снимать? А еду когда привезут?

Не карабкайтесь на меня! - разозлился командир Моти. - Вы солдаты или кто? А в полевых условиях вы как спите интересно? Подстелите спальный мешок. Когда удастся, пошлю с патрульным джипом раскладушки и ужин. А сейчас мне пора на базу. Будте внимательны, хорошо?

Все сказали "хорошо", и Моти спустился вниз по лестнице. Дима дожидался пока не услышал, что джип отъехал, и извлек из под книжки заныканный план.

- Ну что, пацаны? - улыбнулся он. - Командирский состав сьебался - так что курить будете? Если да, пусть кто-нибудь начнет забивать.

* * *
.
Командующий израильскими ВВС, генерал-майор Ицхак Халуц сидел в своем кабинете, и неторопливо, расслабившись, курил сигарету. Это был низенький, приземистый мужчина пятидесяти с лишним лет, с намечающимся животиком, но все еще в достаточно хорошей форме. Седые, коротко стриженные волосы обрамляли круглую, загорелую лысину, на широком еврейском носу с горбинкой сидели очки в тонкой оправе, а серые глаза за ними были внимательными и спокойными. Поверхность широкого черного стола была почти чистой - если не считать декоративной серебряной пепельницы в форме немецкого мессершмитта, куда генерал стряхивал пепел; массивного телефона-коммуникатора, и кипы больших глянцевых снимков, которые он только-что закончил проглядывать. Время от времени телефон делал попытку зазвонить, и тут же умолкал, когда одна из его секретарш перехватывала звонок.
И каждый раз генерал слегка вздрагивал, и подолгу смотрел на телефон.

Кабинет коммандующего был угловым в маленьком административном здании, стоящим у самого взлетного поля. За его окном бегали солдаты, проезжали груженные грузовики и джипы, а механики выводили вертолеты из ангаров и прогревали моторы - все тонуло в визге турбин и стрекоте винтов.

Разумеется, этот кабинет не был его постоянным - обычно в этом здании просто сидел дежурный офицер, к которому пилоты заходили сдать карты и летные планы. Но каждый раз, когда его люди выполняли важную операцию, Ицхак Халуц перебирался сюда - он хотел быть в центре этого огромного, сложного механизма, который назывался Военно-Воздушные Силы. Он любил наблюдать, как отдаваемые им приказы претворяются в жизнь, в каком расположении духа находятся солдаты; как готовятся к полету тяжелые машины - столь корявые и неуклюжие на земле, и столь стремительные и смертоносные в воздухе. И наконец, он просто любил слушать шум на посадочном поле. Ветеран трех войн, летчик-истребитель, участвовавший в налете на Иракский атомный реактор - эта кабинетная работа была не по нему. Сколько бы он отдал, чтобы одеть свой летный комбинезон, и подняться в кабину одной из "Кобр" или "Апачи"!
Он скучал по старой войне. Нынешняя война была совсем не такой, да и войной фактически не называлась. Сейчас она называлась политикой, и политики, а никак не генералы, решали участь врага. И не имело значения, что те же генералы сейчас сменили мундиры на деловые костюмы, и стали играть в политику - хотя натура их оставалась прежней, вести войну им приходилось совсем по другим правилам. Вот и сейчас, Ариэль Шарон, старый вояка, который раньше просто отдал бы приказ стереть с лица земли парочку арабских поселений - для острастки, теперь собирает кабинет министров, чтобы решить о масштабах израильской ответной реакции на теракт в Иерусалиме, стоивший жизни 32-х мирных граждан. Разумеется, безвозмездным такой поступок остаться не мог - но ответ должен быть строго уравновешенным, и таким, чтобы Израиль никто не в чем не смог обвинить. Слишком много сторон имело свои интересы на Ближнем Востоке, чтобы позволить равновесию нарушится.

Заседание кабинета еще даже не началось, но Ицхак Халуц все равно отдал приказ поднять пилотов, и подготовить машины. Решение министров могло быть и таким, что боевые вертолеты вообще не понадобятся, но тут он уже не причем - он сделает все, от него зависящее, а не зависящее - уже не в его власти. К тому же опыт подсказывал ему, что на этот раз боевого вылета не миновать, и ВВС снова придется исполнять роль карающей десницы.

Роль эта была сложной. Не было дня, чтобы один-два пилота не зашли к нему обсудить моральный аспект их работы - люди начинали чувствовать себя убийцами, когда увеличились жертвы среди мирного населения. Лидеры боевиков очень быстро поняли, где они в наибольшей безопасности, и устраивали свои штаб-квартиры и резиденции в как можно более густонаселенных трущобах. Поэтому, иногда приходилось идти на компромиссы - как с мировой общественностью, так и со своей совестью.

Пока он размышлял обо всем этом, телефон звякал еще несколько раз, но тут наконец зазвонил без перерыва - громко и настойчиво.

Ицхак Халуц понял, что время пришло. Затушив сигарету в пепельнице, он снял трубку. Голос секретарши звучал беспокойно: "Командир, звонит директор ШАБАКа, Моти Дихтер. Вы сказали не пропускать звонков, но он говорит..."

- Он говорит, что это очень важно. А как же еще. Соедини нас пожалуйста, Орли. Со скриптингом.

В трубке щелкнуло и зашуршало, когда заработало кодирующее устройство. Ицхак Халуц сел поудобнее. Он заранее знал, о чем пойдет речь, но предпочел-бы не заговаривать об этом первым. Если Моти звонит, значит, кому то уже подписали смертный приговор. Но они оба несколько превышали свои полномочия, так как правительство еще не приняло решения об ответной акции. Ситуация складывалась немного щекотливая.

- Ицхак? - спросил глава госбезопасности. - Добрый вечер, как ты себя чувствуешь? Жена, дети - хорошо?

Он всегда говорил коротко и оперативно - сразу чувствовался работник органов. Ицхак Халуц хорошо знал Ави Дихтера - они часто пересекались на всевозможных заседаниях военного кабинета, брифингах и слушаниях.
Их два ведомства часто работали в симбиозе: разведка предоставляла цель и информацию, а ВВС наносили удар - точно и просчитано.

- Все хорошо, - ответил он. - А у тебя как?

- Нормально, нормально. Ну, что скажешь насчет сегодня? Вот сволочи, а?

- Да, не говори. Не повезло нам, Ави. Скажи, долго это еще будет продолжатся?

Дихтер фыркнул: - а я почем знаю? Пока что-то не изменится кардинально, эта карусель так и будет вертеться - они будут взрывать нас, а мы будем взрывать их. Надо что то решать. Хотя, что тут решать... Ты же меня знаешь, Ави. По мне, так хороший араб...

- Это мертвый араб, - закончил фразу Ицхак Халуц. - Вот вот. Или по крайней мере у тебя на довольствии. Ладно. Ну, и кто у нас мертвый на этот раз?

Его собеседник выдержал долгую паузу. - Ну что-же, к делу так к делу. Итак: следующая у нас на очереди такая личность: Сулейман Хусейн Абейка Джихад, командующий эшелонами ФАТАХа в секторе Газа - уже второй за этот месяц. "Джихад", мать твою, сейчас мы устроим тебе джихад. Досье его ты уже наверное читал. Так же, под удар попадает его заместитель, Убар Карим какой то там Рауд - этот уже в Рамалле, но тут мы обойдемся сами, так что твои птички не понадобятся. Твоя задача - это первая сволочь. Выносить будем аккуратно и культурно, чтобы потом не сказали, что мы изверги. Я бы послал два звена, как обычно, но тут уже тебе решать. Арик уже дал втихаря добро на ликвидацию, и на второстепенный бомбовый рейд - так что руки у нас развязаны. Можешь поднимать своих ребят. Всю инфу ваш отдел разведки уже получил, снимки все сегодняшние, часовой давности. Сейчас они уже наверное заканчивают разрабатывать варианты. Так что давай, за работу.

Ицхак Халуц горько усмехнулся. Он-то уже давно поднял своих ребят, о чем главе ШАБАКа несомненно известно. Аэроснимки он тоже успел посмотреть - и не увидел там ничего хорошего. В отделе разведки дом Сулейман Хуссейна отметили красным пунктиром - невзрачный квадратик среди сотни таких-же, в мешанине дворов и надстроек, в гуще района Ассавия. Район этот был хорошо ему знаком - перенаселенные трущобы, в которых палестинцы существуют буквально друг на друге: по несколько семей в одном домишке, у каждой семьи - по десятку детей. Речи о налете на Ассавию не могло и идти - тут необходима точечная ликвидация. Сулейман выбрал себе хорошую нору. Помимо его жилища, красным была отмечена длинная грунтовая дорога, выходившая из Ассавии, и ведущая в сторону прибрежной части Газы. Где-то километра два она тянулась по безлюдной местности, среди крутых холмов - это место было бы идеальным. Но нельзя же ожидать, чтобы Сулейман Хуссейн, как по заказу, вдруг пожелал совершить ночную поездку. Ему, разумеется, тоже известно, что его фамилия в списке - из этого не делалось большого секрета. Сейчас, после терракта, он будет втрое осторожнее. Ицхак прокашлялся:

- Ави, я видел снимки. Ты же не думаешь, что мы можем...

- Ааа, дружище, не волнуйся. У нас все продуманно. Послушай - мы гарантируем почти абсолютную вероятность, что цель покинет убежище и начнет передислокацию. Случится это должно после 12-и ночи, где то в течении получаса... - Ицхак Халуц кинул взгляд на электронные часы, на которых стояло 22:17, - и тут мы его поймаем, на той самой дороге. Просто имей там наготове звено или два, и наблюдательный пост. Все должно сработать, как на учениях.

- А что с заседанием кабинета? У нас довольно мало времени, а пока они не закончат, мы не сможем атаковать. Иначе оппозиция снова попытается свалить правительство, и обвинят Арика Бог знает в чем.

- Не волнуйся, ему тоже известно о сроках. Он задаст им жару. Чего чего, а убеждать он умеет.

- Ну, хорошо. Когда закончу с тобой, соберу штаб и обрисую обстановку. К двенадцати вертолеты будут на месте. А откуда такая уверенность, что он покинет логово?

- Ицхак, лучше не спрашивай. Тут чрезвычайно тонкая операция, любой слух может все сорвать. Все детали известны только нашим полевым агентам. Ты же знаешь, не то, чтобы я тебе не доверял...

- Да да, работа такая, - со вздохом перебил Ицхак Халуц.

- Да. Скажем так, что мы его немножко подтолкнем. И дома он уже вряд-ли усидит. Не волнуйся, все пройдет гладко.

- Ну, если ты говоришь... Хорошо Ави. Иди работать. До свидания.

Глава ШАБАКа попрощался и отключился. "Легко сказать, пройдет гладко" - думал Ицхак Халуц. По его многолетнему опыту, гладко мало что проходило. Особенно, когда в дело замешано столько факторов. Все бы хорошо, но еще и зависеть от этого маскарада, заседания министров... Вздохнув еще раз, он снова снял трубку, и приказал секретарше объявить сбор штабным офицерам, и командирам эскадрилий.

* * *

Несмотря на холодную ночь, Убар Кариму было жарко. Жарко и страшно. Накинув на плечи теплый плед, он сидел на втором этаже небольшого особняка, окруженного оливковыми деревьями. Семью, жившую здесь, его телохранители всю согнали на первый этаж, приказав никому не покидать дома, и держать язык за зубами. Убар Карим, заместитель Сулеймана Хуссейна, командира ФАТАХа, без конца пил черный кофе, который варил ему на кухне его личный телохранитель Муса, и нервно смотрел по телевизору израильские новости. В
них говорили в основном о терракте - различные личности высказывали свои мнения. Мнения, в общем-то, сводились к тому, что мира с палестинцами уже не достигнешь, и лучше бы поскорее поставить их на свое место, пока они не оборзели окончательно. Все это не очень интересовало Убар Карима, а интересовали его репортажи пронырливого полевого корреспондента из программы новостей, который давал репортажи откуда-то из этих мест, из Рамаллы. "Тут сегодня готовится большая операция!" оживленно выкрикивал он в камеру, подпрыгивая от возбуждения, и силясь перекричать моторы танков, на фоне которых он встал. На танках сидели скучные солдаты, и без особого интереса поглядывали в камеру. "Деталей нам не сообщают, но сегодня, явно, кому то придется заплатить! - вопил корреспондент. - Такой обширной подготовки я не видел со времен операции "Защитная Стена", во время которой, как мы помним, ЦАХАЛ оккупировал Рамаллу около месяца, и около двухста палестинцев было убито или ранено...".

Убар Карим помнил "Защитную Стену" очень хорошо. Месяц постоянного ужаса, когда каждою ночь он спал в другом доме, да и "спал" это громко сказано - скорее дрожал под одеялом, прислушиваясь к отдаленным выстрелам, и звукам моторов, каждую минуту ожидая обыска. Один раз его таки чуть не поймали - в списках израильтян он числился в розыске. Поздней ночью раздался громкий стук в дверь, а через несколько секунд начались вопли и пальба. Спасся он только тем, что сиганул из окна второго этажа прямо в кусты. Двоих его телохранителей убили, а еще троих ранили, и увезли лечить в
израильскую больницу. С тех пор он больше не видел не тех, не этих.

Теперь, похоже, все повторялось сызнова. Причем еще хуже: теперь, когда он занял пост заместителя Сулеймана Хуссена, и контролирует боевые звенья Фатаха в Рамалле, за ним придут одним из первых. На этот раз с танками и оцеплением, и застрелят как собаку. Он знал о слишком многих таких случаях. Разумеется, всегда можно сдаться - но еще не известно, что лучше - смерть, или застенки ШАБАКа. Но и особого желания становится шахидом Убар Карим не испытывал. Идею семидесяти обещанных в раю девственниц он воспринимал довольно скептически - ведь если в раю он не будет иметь тела, что вполне можно было понять из Корана, то как он сможет воспользоваться ими по назначению? Вести беседы о духовном с семидесятью курвами под райскими древами ему не импонировало - радости этого мира он любил куда больше.

Поэтому, сейчас он жутко боялся утратить их, и, кутаясь в жаркое одеяло, смотрел по телевизору вражеский канал новостей, чтобы узнать, когда же ненавистные ехуды придут его ловить. Ничего другого делать все равно не оставалось - он уже скрылся как мог хорошо, в этом доме абсолютно не связанной ни с каким Фатахом и террором семьи. Израильтяне не знают, что он здесь, а если вдруг придут с обыском, его спрячут. Дома зажиточных семей, по которым видно, что они не фанатики, никогда не проверяют достаточно дотошно - он знал об этом. Эта вилла принадлежала какому-то доктору, кажется гинекологу, раньше он даже практиковал в Израильской больнице. Так что этот человек вне подозрений...

Пока Убар Карим успокаивал себя таким образом в спальне, гинеколог вне подозрений сидел внизу, в обществе своей жены и двух детей, и скованно смотрел телевизор. На кухне личный телохранитель Убар Карима, Муса, готовил кофе; там же расположилось большинство остальных незванных гостей - здоровенные грязные дядьки с Калашниковыми расселись вокруг обеденного стола, смоля сигареты с гашишом, и поочередно делая набеги на холодильник. Они не забывали, впрочем, каждый раз выглянуть и вежливо спросить разрешения у хозяев, но когда жена гинеколога робко попыталась возразить, что у них, мол, еще дети не ужинали, то удостоилась в ответ такого ужасно злобно-обкуренного взгляда, что возражений больше не возникало. Их младший сын все время начинал реветь, и двое Фатахцев, расположившихся тут же, на диване, бросали на него недовольные взгляды, нервно поглаживая автоматы. А старший сын, шестнадцатилетний болван, наоборот, воспринял все происходящее с огромным энтузиазмом. Он восхищался Фатахцами, расположившимся в его доме, как в своей казарме - для него эти дядьки с Калашами были кумирами. Теперь он сидел с ними на кухне, и восторженно расспрашивал их о борьбе за освобождение, о том, сколько ехудов они уже убили, и просил подержать автомат, не обращая внимание на зверскую жестикуляцию отца, который не хотел, чтобы его сын общался с Фатахцами.

Сейчас он, гинеколог по профессии, а в свободное время любитель баскетбола и Стивена Кинга, Абди Абу Фадид, 55-ти лет от роду, женат вторым браком на красивой русской женщине Ольге, 38-ми лет, экономисте по профессии, с которой он познакомился когда проходил обучение медицине в русском городе Саратове, и которая родила ему второго ребенка, пытался решить, что хуже - если шальной снаряд Израильского танка попадет в его дом, или если эти головорезы, окончательно обдолбавшись, откроют тут пальбу.
Самым наилучшим вариантом, думал он, будет если ехуды придут без излишнего шума, арестуют эту банду вместе с их главарем, который оккупировал его личную спальню, и упекут их в тюрьму до конца жизни, чтобы не страдали хуйней, и не мешали нормальным людям жить спокойно. И если парочку из них застрелят в процессе - например вот этого, вонючего, который кладет ноги на его журнальный столик - он совем не будет опечален.

Зато как печально, - думал он - что приходится надеяться на ехудов, чтобы те навели у нас порядок. Все усилия наших собственных властей уходят лишь на то, чтобы покрепче досадить Израилю, причем с методами уже давно перестали считаться. Израильтяне тоже не остаются в долгу, и вот результаты - его любимый город полуразрушен, он потерял работу и половину друзей, его травят на улицах, и часами морят в бесконечных пробках перед блок-постами. Он боится отпустить детей на улицу, а вот теперь еще е
 
Отвратительно.
Я конечно понимаю что тема марихуаны является лейтмотивом данного произведения, на фоне которой путаница с именами и море грамматических ошибок выглядят естественно, но весь этот неуемный поток мата (абсолютно не колоритного и оттого излишнего) и удаффщины не делает автору никакой чести.

Я так понимаю - это "произведение" несет некий скрытый смысл. Курят арабы.. пыхают бойцы цахала... отчаяно, судя по разговору, кумарят генерал Ицхак (?) Халуц и директор (?) Шабака Ави-Моти Дихтер. Террористы уходят в астрал и начитавшись инструкций для камикадзе поворачивают время вспять, а укуренные дозорные на башне (которая время от времени превращается в пилбокс) ведут философские разговоры о чуде и роли личности в истории... Складывается впечатление что и сам, простите за выражение, "аффтар" - того.. курил в процессе.

Может это рекламный ход партии "Але Ярок"? :)
 
упс. :oops: Ладно, вместе молодцы.
Таки правдиво. Вы видели русского военного не строящего трехэтажного мата тут и там? А, пардон, "бля" - это вообще определенный артикль русского языка. И не только у военных.
 
...Ну а "убиваюцца" у нас все и всё, включая армейские грузовики. :rolleyes:
 
Правдивость весьма условная. Мат тут совсем не при чем. Просто тематика произведения несколько не ясна и гиперболизирована вокруг "травы" и ее курения.
Я видел много "русских военных" (а с нашими русскоязычными и служил вместе, естественно) и никто из них не матерился вне контекста исключительно из любви к исскуству. Мат в произведении допустим, но он должен быть "художественным", иначе получается не рассказ, а словарь падежей и неопределенных артиклей.
 
Некоторые люди считают что обилие мата в литературном произведении компенсирует нозкое качество этого произведения.
 
Ну, не знаю.
У нас, в армии, примерно так ругались очень многие. Покурить тоже любили, особенно ХИМУШники и водилы. ИМХО многое жизненно :)

Кстати, уважаемые критики, а почему бы вам не взять в руки клаву и не написать, КАК все было на самом деле? Получится достойный ответ и конкурс будет процветать :)
 
Накинулись совершенно зря. Я не усмотрел никакого отрыва мата от контекста. Если араб говорит или думает русским матом, так это только потому, что рассказ на русском языке, и в русском языке это, по замылсу автора, аналог того, как он думает на арабском. Мне лично это совершенно не помешало, скорее наоборот. Все вполне органично. Я легко могу представить араба, боящегося именно пиздюлей от МАГАВников, а не ударов по корпусу...

И тема травы, абсолютно мне чуждая, тоже мне слух/нюх абсолютно не режет.

Вместе с тем в рассказе имеются совершенно очевидные находки, которые перечислять тут не стану, но которые, по-видимому, свидетельствуют о хорошем литературном мышлении автора. Некоторые из них, правда, остались не до конца разработанными. Но это вопрос времени и опыта.

К недостаткам следует отнести, во-первых, бросающийся в глаза факт незаконченности. Может, я чего-то пропустил, и это только фрагмент, но все части остались без концов, помимо того, что и их практически ничего не объединяет. Возможно, это какая-то новая неизвестная и непонятная мне пока литературная форма, но в момент, когда я увидел подпись автора, я начал скроллить вверх-вниз в поисках продолжения.

Во-вторых (это, правда, касается многих "самодеятельных" литературных произведений в интернете), к орфографии русского языка надо бы относиться бережнее. Это ж не просто пост в форуме, а литературное произведение. Хотя, скорее, это упрек к редакторам конкурса, которые обещали тексты редактировать. По пунктуации, между тем, возникает ощущение, что кто-то ее правил, причем не всегда согласно правилам русской пунктуации. ;) Я, конечно, могу абстрагироваться от орфографических ошибок и опечаток, но в рамках литературного конкурса отношение к языку должно быть другое.

В третьих, как тут уже указывалось, путаница с именами, которую я отнес к замыслу автора. Вместе с тем, смысл этого замысла (пардон за тавтологию) для меня остался сокрыт.

ЗЫ. Это пока первый рассказ, который я тут прочел. Когда прочту остальные рассказы, последуют размышления и по их поводу. Поскольку ни в жюри, ни в редакционный совет я не вхожу, мне можно. :)

Меня за опечатки можно простить, я не писал литературного произведения. :rolleyes:
 
с первого раза чтения - мне понравилось, но я далека от такой реальности, поэтому много вопросов....
прочитав отклики и прежде, чем я выскажу свои впечетления от рассказа, мне бы хотелось услышать от тех,кто читал - более подробную критику.
типа : далеко от реальности, герои "такие не такие" итд.

А то человек писал, старался, видно , что потенциал есть, так, что резать писателя надо с пользой для него
butcher.gif
 
УдаФФ.. я так и думал. "Волшебный план из Рамаллы".
Я остаюсь при своем мнении.
 
что касается солдатских будней то помоему мнению очень жизненно и с юмором....несомненно у писателя талант.
про арабов просто интересно, как взгляд из другого окопа.
Вообще я считаю Удачный стиль рассказа от первого имени и подбор
героев от простой семьи палов до командира ВВС.

З. Ы. Придирки к названиям и именам так это правда нужна для академических работ и учебников.
 
Назад
Сверху Снизу