• Zero tolerance mode in effect!

Воспоминания ветерана ВОВ

Олег Грановский

Модератор
Команда форума
На ВИФ-2-НЕ "Лейтенант" выложил интересные воспоминания своего деда.

Автобиография подполковника Гехмана Овсея Абрамовича

Родился 1 октября 1914 года в м. Рогачев-Волынск Барановского р-на Житомирской области. Отец Гехман Абрам Викторович до Октябрьской революции занимался торговлей, имел магазин предметов санитарии и гигиены, после Октябрьской революции служил продавцом в кооперативных магазинах. Перед началом отечественной войны отец работал и проживал в г. Житомир. В 1941 году во время оккупации Житомира немцами был ими убит. Мать Гехман Рудя Натовна до и после Октябрьской революции была домашней хозяйкой. Умерла в 1926 году. Из близких родных в настоящее время имею брата Гехман Яков Абрамович, который работает заместителем начальника производственного отдела треста Магнитострой.
Я в 1929 году закончил 7-ми летнюю школу в м. Рогачев-Волынск, после чего переехал к брату в г. Харьков, где поступил на работу на строительство Харьковского Тракторного Завода учеником слесаря. Впоследствии до 1934 года работал на этом же заводе слесарем-электриком. В 1934 году поступил учиться в Харьковский Механико-Машиностроительный Институт, который окончил в 1939 году. В 1932 году во время работы на заводе поступил на третий курс вечернего рабфака при заводе, который закончил в 1934 году. После окончания Института работал в должности иженера-конструктора на з-де «Свет Шахтера» в г. Харькове. В ноябре 1939 был призван в ряды красной армии. До мая месяца 1941 служил в должностях рядового и сержантского состава, сначала в 630 сп 46 сд ЗАБВО г. Барнаул, с марта 1940 года красноармейцем и мл. сержантом в 60 ИПТД 46 сд ЗАБВО. В мае 1941 года экстерном сдал экзамены и мне было присвоено звание мл. лейтенанта и я был назначен командиром огневого взвода 60 ИПТД 46 сд ЗАБВО. На фронтах отечественной войны участвовал с июля 1941 года в должности командира огневого взвода 60 ИПТД 46 сд зап-фронт. В августе 1941 года был переведен командиром огневого взвода 37 ИПТД 129 сд Зап.Фронт. В октябре 1941 года был переведен командиром огневого взвода 664 лап 129 сд Зап.Фронт. В связи с переформированием в ноябре 1941 года был переведен командиром огневого взвода батареи 45 мм пушек 518 сп 18 сд Зап.Фронт. В декабре 1941 года был назначен помощником нач.штаба 518 сп 18 сд. Зап.Фронт по шифровально-штабной службе. В марте 1942 года был назначен ПНШ-I 40 гв.кр.сп. II гв.кр.сд (518 сп 18 сд) Зап.Фронт. В июле 1942 года был назначен начальником штаба 40 гв.кр.сп 11 гв.кр.сд Зап.Фронт. В августе 1942 в боях районе г.Сухиничи был ранен – слепое пулевое ранение в поясничную область, после чего находился на излечении в госпитале N 1040 г.Рязань. После излечения в октябре 1942 г. был направлен на учебу слушателем курсов Усовершенствования командного состава Зап-Фронт. г. Подольск, которые окончил в Марте 1943 года и был направлен на должность начальника Штаба 707 сп 215 сд 3-й Белорусский фронт, где служил на этой должности до ноября 1944 года. В ноябре – 1944 года был направлен на учебу в ВАБТМВ СА им. Сталина, где учусь и в настоящее время. Кроме указанного ранения имею еще два ранения: под Смоленском в июле 1941 года – легкое ранение в левую руку, из строя не выходил, в феврале 1944 года – касательное ранение в область головы, из строя не выходил. За боевые отличия в борьбе с немецкими захватчиками награжден: орденом «Отечественной войны II ст» приказом Войскам 31 армии N 063 (? - неразборчиво) 9.10.43 г., орденом «Красное Знамя» приказом Войскам 33 армии N072 21.2.44 года, орденом «Отечественной войны I ст» приказом Войскам 5 армии N 059/4 15.07.44 г. и медалями «За оборону Москвы» и «За побед над Германией».
В июне 1944 года вступил в члены ВКП(б) N п/б 6517371 выдан политотделом 215 Смоленской Стр. дивизии. В декабре 1945 года был избран членом бюро курсовой парторганизации. С декабря 1946 года по настоящее время работаю секретарем п/о 5 курса II ИТФ. Партвзысканий не имел. С июля 1945 года женат. Фамилия и имя отчество жены до брака – Корабельникова Раиса Федоровна, после брака – Гехман Раиса Федоровна. Жена родилась в 1921 году, в настоящее время учится в музыкальном училище им. Гнесиных. Отец жены Корабельников Федор Яковлевич был в ополчении и в 1941 г. пропал без вести. Мать жены Корабельникова Мария Михайловна работает в системе общественного питания Военторга в столовой Хим. Академии СА г.Москва. Брат жены Леонид Федорович офицер СА, работает в арсенале г.Рига.
На территории занятой белыми и интервентами проживал с отцом в возрасте 4-6 лет.В плену не был на территории оккупированной противником не проживал. Из близких и родных на территории оккупированной противником проживал отец. В 1941 году был убит немцами.
Я органами Советской власти не осуждался, под судом не был.
Среди родителей и ближайших родственников лишенных избирательных прав по суду не имеется.
Я в 1944 году в составе Войск 3-го Белорусского Фронта был на территории бывшей Германии. Вместе с частью в которой служил дошел до р-на г. Пилькален (? неразборчиво) откуда и был отозван на учебу в Академию им. Сталина.

25.6.46 года Гехман

Харьковский тракторный завод. 1929-1934 г.

У брата была комната в одноэтажном доме, в комнате было 2 кровати, между ними с трудом можно было пройти. У брата было место в такой комнате потому, что был инженером [Г. Имеется в виду, что это привилегия]. Мы жили вдвоем с братом. Брат устроил меня учеником слесаря. Меня учили работать с напильником и мне начали платить деньги. Слесарная мастерская была маленьким домиком, в ней был верстак и двое или трое тисок. Потом организовался фабзавуч (фабрично-заводское ученичество), еще это называлось ФЗУ, там меня учили на электрика. Тут закончилось строительство завода. Брата перевели в Кривой Рог. Комнату отдали другому инженеру, но брат как-то договорился, что мне разрешили остаться в этой комнате. Потом я закончил ФЗУ и перешел на завод где работал в механосборочном цехе в дежурным слесарем электриком пролета. Я дослужился до 4-го разряда. Когда сосед женился я ушел барак. Барак был на 120 человек. Сначала было одно помещение, потом его перегородили пополам, а потом еще раз пополам и в такой комнате жило 30 человек. Еще в бараке был красный уголок. Бараков было больше 10, все стандартные на 120 человек. Кровати были металлические с металлической сеткой. Был матрас сеном, одеяло, простыни были и тумбочка.
В бараке было очень много клопов. Кровати мы ставили ножками в банки с керосином [Г. дед пояснил, что имеются в виду банки из-под консервов], но это не помогало, т.к. клопы прыгали с потолка. На улице был кран с водой и туалет. Зимой в туалете из дырки вырастало что-то вроде сталагмита, и было сложно пристроиться, чтобы сесть. В Харькове зимы теплее, чем в Москве, но все равно бывает холодно.
Когда я уже работал на заводе, я поступил на рабфак, что бы потом поступить в институт. Как я сейчас понимаю - это было что-то вроде подготовительных курсов в институт. На заводе было 3 смены по 8 часов, поэтому на рабфаке учеба шла в 2 смены. Так было устроено, чтобы можно было не пропускать занятия, в какой смене бы ты не работал. И в ФЗУ и на рабфаке одно время обучение было бригадное. Т.е. отвечал у доски за всю группу у доски всегда один постоянный человек – бригадир. Но систем обучения было много, и они все время менялись. При бригадной системе бригадиром был я. На рабфаке учились не только ребята с завода. К этому времени построили кирпичный поселок [Г. когда достроили завод]. Там жили те рабочие у кого была выше квалификация и были семьи. Мой бригадир с завода жил там. Фамилия бригадира была Косов. Сам он был из Одессы. Он был молодой, но у него была жена. Жена и мать перевелись к нему. Иногда меня приглашали в гости. Они ко мне очень хорошо относились, всегда угощали.
Еще в поселке жили американцы. Вообще завод был скопирован с такого же американского. Механосборочный цех был очень длинный – 500 м. или даже больше. С одной стороны был конвеер, там собирались двигатели, а с другой стороны был механический цех. Токарные станки, револьверные, штампы. На одном из этих штампов штамповали колеса для тракторов. Все станки были американские. В каждом пролете (а цех делился на пролеты) было несколько американцев, которые работали на тех станках, которые были посложнее, например, на штампе где штамповали колеса. Постепенно их заменяли. Нет, они никого ничему не учили, их меняли по-хитрому. Сначала к ним в подручные приставляли изподтишка инженеров [Г. Именно инженеров? Я слышал что инженеров было вообще очень мало и их не хватало.] Именно инженеров. Инженеров на заводе было достаточно. Сколько надо было, столько завод и отправлял людей учится. Инженеры наблюдали за американцами, и все осваивали, а потом готовили рабочего на замену. Американца заменяли и он уезжал.
В поселке после американцев оставались кирпичные дома, которые были построены специально для них. Еще был специальный дом, где жили засуженные инженеры и ученые [Г. В результате распросов выяснилось, что они были «политические»]. Этот дом построили одним из первых.
Поселок от бараков был довольно далеко, на другой стороне дороги.
[Г. Делали ли на заводе какую-нибудь военную технику?]. На заводе делали только колесные тракторы. Никакой военной техники не делали, по крайней мере, до 34-го года, пока я там был. Ходить можно было везде, если бы были какие-нибудь секретные помещения, то я бы наверно знал, что туда ходить нельзя. Военную технику делали на другом заводе, паровозостроительном. Там был цех, где делали танки.
На заводе работали трех и четырехдневками [Г. 3 или 4 рабочих дня, потом выходной].
В механосборочном цехе одна часть была отведена под столовую. В цехе работало около 1000 человек. Как нам объяснили, по американским принципам обедать нужно всем одновременно, в одну смену. В столовой были сбитые козлы, застеленные досками. За каждым таким столом сидело на деревянных скамьях по десять человек с каждой стороны. Миски были свинцовыми, ложку мы носили за голенищем. В основном мы ходили в сапогах, а еще в таких тапочках: верх брезентовый, низ резиновый. Обязательно нужно было постараться захватить место ближе к проходу, куда приносили котелок, потому что кормили супом с галушками (это что-то вроде пельменей, но внутри очень мало мяса). Из-за галушек была борьба и на дальний конец стола поступала в основном вода. Тогда на Украине был голод, кроме столовой было трудно где-то поесть. Одно время и хлеба не было в продаже.
Секретарем горкома партии в Харькове был Постышев. Иногда он приходил на собрания в клуб, бывало, что и выступал. Еще в этом клубе иногда выступал с концертами Утесов, а вот кино не было. С Постышевым связан вот какой случай. Один раз пришли мы в столовую обедать. Нужно сказать, что кухня была отгорожена стеклянной стеной. Те, кто сидел с краю, ходили туда с бачками. Так вот, стали приносить бачки, а там одна вода. Когда только за столами шла борьба, это еще можно было переносить, а тут началось возмущение, рабочие стали бросать свинцовые миски в стеклянную стену кухни. Прибежало начальство, но их не послушали и разгромили всю столовую. Как мы потом узнали обо всем доложили Постышеву и он вечером приезжал на завод. Когда на следующий день мы пришли в столовую, там стояли столики на 4 человека со стульями, на столиках были скатерти и стояла посуда. Сама еда тоже стала лучше, так как выдавать ее с кухни стали порциями. Галушки стали доставаться всем, и их стало больше. Все страшно удивились. После этого, Постышева стали на заводе боготворить. [Г. А кого ругали за плохую еду?] А ругали безлично. Вроде «вот никто не организовал, никто не занимается, плохо что». Называть имена было опасно. Иногда люди просто исчезали. Говорить вслух такие вещи, что вот такой-то плохой, нельзя было.
Я кончил рабфак и в 1934 году подал заявление поступать в институт. В первую очередь принимали с рабочим стажем не меньше года, чем больше рабочий стаж, тем легче было поступить. Я то не специально, а некоторые шли на завод именно для того, что бы получить стаж для поступления в институт. Я не помню, чтобы кого-то забраковали из тех, кто шел с производства. К учебе люди вообще стремились. Пить было не принято. Я ни разу не видел в бараке пьяных. Краж не было. По улицам можно было ходить ночью совершенно спокойно. Милиционер тоже был редкостью. Все боялись нарушать порядок, потому что порядком занималась госбезопасность, последствия могли быть самые серьезные.

Харьковский механико-машиностроительный институт (ХММИ). 1934-1939 г.

В 1934-м я подал заявление в институт. Заявление я подал на автомобильный факультет, потому что работал на тракторном заводе. Это было очень модно. Автомобилей вообще было крайне мало и считалось, что там будет очень перспективно. Экзамены были, какие – не помню. Меня не взяли на автомобильный факультет: когда вывесили списки, оказалось, что я попал в группу горнорудных машин.
Нас знакомили с врубовыми и навалочными машинами. Врубовая машина – это угольный комбайн, а навалочная – похожа на снегоуборщик. Первые два курса, пока мы [Г. Те, кто пришел с производства] против тех, кто был десятилетки были не очень. Зато когда начались технические предметы, такие как черчение, и практика, то тут все стало наоборот. С третьего курса мы [Г. пришедшие с производства] уже выделялись. Нас готовили конструкторами. Математики вообще было мало. Все закончилось на интегралах и дифференциальных уравнениях, но их было только самое начало. А с техническими предметами мы справлялись гораздо лучше, потому что представляли, о чем идет речь и для чего это нужно, а ребята после десятилетки – нет. Тогда в журналах и газетах на технические темы писали очень мало.
У нас был преподаватель – инженер с завода «Свет Шахтера», его фамилия была Непомнящий. Инженер тогда это было да. Инженеры даже одевались по-особому. У брата, например, была униформа: белая рубашка, галстук, куртка и брюки. Материал у куртки был такой же, из какого делали спецовки. У нас еще был преподаватель физики, забыл его фамилию он входил в группу, которая занималась ядерными исследованиями. [Г. Дед говорит, что тогда студенты об этом не знали, а он узнал об этом скорее всего потом]. Он был боксером и часто приходил с синяками на занятия.
Я в институте занимался всеми видами спорта: бегал, плавал, занимался гимнастикой. Зимой нас даром водили плавать в бассейн. Еще много ходили на лыжах, на коньках. В институте были даже велосипеды. У некоторых, кто был побогаче, были свои велосипеды, а большинству давали институтские. У меня своего велосипеда конечно и в помине не было, у нас в группе только у одного был велосипед, это было, ну ты не поймешь. Бегал я дистанцию 800 м. Дистанция, кстати, очень тяжелая, с одной стороны еще спринтерская, то есть бежать надо очень быстро, а с другой стороны бежать не сто и не двести метров. На лыжах я бегал 10 км.
Институт размещался в красном кирпичном здании. В нем было два этажа. На первом этаже были канцелярии и спортзал. В спортзале была волейбольная площадка и гимнастические снаряды. Все более менее физически крепкие ребята, а таких было много, бегали туда на каждой перемене. Водки никто не пил, а вот иметь книжечку спортобщества было обязательно. Было стыдно такой книжечки не иметь. На было четыре друга, один был Лев Гримберг. До института он работал в органах, но я о том, как и что, ничего не знаю. Он был неспортивный, нескладный, так он пошел в шашечную секцию и ему выдали книжечку.
В Харькове было много институтов: наш, электротехнический, автомобильный, авиационный и еще какие-то. Между ними часто были соревнования. Если ты чуть-чуть выделялся, то тебя назначали на соревнования. Перед соревнованиями обязательно выдавали новую форму (майка и трусы) и она оставалась тебе, а тогда это было очень большим стимулом. Лыжи с ботинками, велосипед – тоже все было институтское. Стипендию я получал - 28 рублей, иногда брат пресылал немного денег, но в основном я рассчитывал только на стипендию. Сколько получал брат я не помню, но очень прилично.
Зимой мы бегали на лыжах в местности под Харьковом, которую называли «Швейцарией», там было горки. Зимы под Харьковым гораздо теплее чем в Москве, когда мы бегали 10 километров, то стояли на старте укрытые одеялами, а одеты были в трусы и майки. И так и бежали.
Еще мы ходили на танцы. К нам в институт приходила какая-то артистка, кажется она работа в Оперном театре и учила нас танцевать. Тогда это называлось - общественная работа и у каждого должна была быть общественная работа. Когда кто-нибудь выступал с отчетом или рассказывал биографию, то обязательно нужно было рассказать про общественную работу, а выступать с отчетами приходилось часто.
Диплом у меня сохранился потому, что перед уходом в армию, я его в месте с вещами оставил тетке. Она взяла его с собой в эвакуацию, а вещи конечно пропали.

Служба в армии до войны. 1939-1941 г.

В армию брали всех, никаких исключений, но с высшим образованием служить нужно было два года, а не три. Кроме того, за время службы должны были обучить и выпустить младшими командирами. Брали только после окончания института.
Когда забрали в армию, то сразу отправили в Иркутск. Первые месяцы мы там занимались строевой подготовкой, учились разбирать, собирать и чистить винтовки.
Кормили неважно, особенно когда началась финская. Конечно по количеству никакого сомнения, но ели мы одни концентраты: пшенные, гороховые, черные сухари и круглые несоленые галеты из белой муки. Нам объясняли, что так мол на фронте живут, мол привыкайте. В общем, ели одно и то же каждый день. Мы были здоровые ребята, и только поэтому никто особенно не болел. Овощей было очень мало. Осенью, когда разгружали овощи, мы старались утащить кочан капусты в палатку и по ночам ели. А потом, на войне кормили нормально, нормальный горячий обед, все с мясом и хлебом. Плохо с едой было только в окружении, когда не было частей, а был только всякий неорганизованный сброд.
Зимой меня послали в Омск, где комплектовался медсанбат, в нем было два грузовых автомобиля с генераторами для освещения. Меня назначили их командиром. Эта должность была командир взвода. Мы жили в каком-то клубе, спали прямо на сцене. Морозы стояли страшные. Когда ходили обедать, то были случаи, ребята уши отмораживали, когда ходили обедать. Еще был случай, один ушел в самоволку, и его целый день не было. Поднялся страшный переполох. Меня за него сильно отчитали, но официально ничего не было, потому что он таки пришел. Его тоже только отчитали. Потом, в конце зимы нас расформировали и меня вернули обратно.
Потом меня перевели в 60 ИПТД [Г. истребительно-противотанковый дивизион]. Мы переехали на станцию Зима, вырыли там землянки в них жили. Землянка была большая, не очень глубокая – меньше чем в рост человека в землю, а крыша была выше земли. Зимой там было очень холодно. В землянке тоже было холодно. Спали по двое, укрывшись вторым матрасом. Летом днем очень жарко, а утром в умывальнике корочка ледовая. Там мы уже занимались пушкой и изучали матчасть и команды. Пушку вывозили, занимали позицию, заряжали гильзу, прицеливались и разряжали. Итак целый день, но стрелять не стреляли. Там я уже был командиром отделения [Г. командир орудия?]. Как это точно называлось, я не помню. Командира взвода у нас не было, был командир батареи. Командир батареи – три кубика.
В караулах мы стояли круглосуточно и беспрерывно. Зимой были морозы под 50 градусов. Стояли в карауле по 30 минут. У нас были длинные тулупы и буденовки. Шапки-ушанки появились после финской. За 30 минут все смерзалось так, что винтовку специально держать было не нужно, рукава тулупа не разгибались. Там я слышал, как трещит от мороза земля. Стоишь в карауле ночью, а тихо – часть в лесу и слышишь треск, а утром видно свежие трещины в земле.
Что бы во время караулов случались какие-либо инциденты, я не слышал. Дедовщины не было, понятия такого даже не было, все были одинаковые.
На второй год, когда с нами начали проводить занятия на младших командиров, то нас, и меня в частности, командир батареи и командир дивизиона уговаривали подать заявление на сверхсрочную. Им было интересно, чтобы я остался, потому, что они сами не были с высшим образованием. Я не соглашался, потому что это значило остаться служить навсегда. Когда меня спрашивали почему, то как-то раз командиру батареи я сказал: «Сколько Вы служите в армии? Я уже инженер, а сколько мне нужно чтобы дослужиться до Вашего звания?». [Г. И что он ответил?] Ну что, что это нужно стране. А я сказал, что тоже не бью баклуши, что работал на заводе и учился, чтобы стать инженером и уже работаю на заводе конструктором и больше него получаю, так для чего же я столько лет учился?
Артиллерия была каста в армии самая образованная, так как нужно было при навесной стрельбе делать расчеты. При стрельбе прямой наводкой вынимали затвор и наводились через дуло, но прямая наводка - только до 800 м. [Г. А почему не через прицел? На сорокопятке же был прицел?] Так было точнее, с прицелом можно было ошибиться. Нас много тренировали на стрельбу с прицелом на большие расстояния [Г. И много вы стреляли?] Нет, до войны мы из пушки ни разу не стреляли. Даже из винтовки мы стреляли очень редко. Целый день на стрельбище: «Встать, ложись, пли», а только три патрона и страшное ЧП если гильза потеряется. У меня такое впечатление, что в начале войны мы боялись стрелять. А немец ставил автомат на пузо и стрелял очередями. [Г. А почему ты думаешь, что именно из автоматов – ты сам видел как они стреляют «от пуза»?]. Нет, на войне обычно врагов не видишь или они очень далеко и их плохо видно. [А откуда знаешь, что стреляли очередями из автоматов, а не из пулеметов?]. Звук разный. А пулеметы у них тоже были, ‘мэшингевер’ - так по-немецки пулемет называется. Они стреляли много и из автоматов и из пулеметов, а наши все-время как-то стеснялись стрелять. И патронов было мало, и привычка с тренировок, что только три патрона и не дай бог гильза потеряется. [Г. Если Вас не учили стрелять, то чему же Вас учили?]. Ты не понимаешь, то, что сейчас – и оружие и человеческое развитие, не сравнимо с тем, что было, когда я в армию пришел. Люди были, в основном из деревни, полуграмотные. [Что, и читать-писать учили?]. И грамоте учили и команды выполнять. Только когда учили, очень экономили боеприпасы почему-то. И Комсомолец ни разу не выезжал – стоял в гараже. Пушку на улицу, на позицию, таскали на себе. [Г. Что шоферов совсем не учили?]. Их учили отдельно, а как я не знаю, я ведь сначала был солдатом, потом командиром отделения. Может быть, они пришли уже подготовленные. Но водили они потом очень хорошо. Часть была кадрированная. В основном, я в караулах стоял. В части у нас служили почти одни сибиряки, в нашем взводе только я был из Харькова и еще один из Москвы, Горелик фамилия. Нас вместе с ним учили на младших командиров. Зимой, когда выходили на стрельбище на меня нагружали ручной пулемет, так как я хорошо ходил на лыжах (в институте я много занимался спортом, в том числе и лыжами). В принципе, на лыжах ходили нормально все. Может быть, пулемет на меня нагружали потому, что я был постарше и покрепче.
У красноармейцев не было никаких документов. Только к концу войны, или даже после, выдали такие маленькие черные капсулы. Когда из части в часть переводили или когда я ходил в увольнительную, мне давали на руки бумагу, а потом забирали. Постоянное удостоверение личности в конце 1941 мне выдали потому, что меня взяли в штаб полка.

Начало войны. 1941 г.

Нас погрузили в эшелон и погнали на запад в мае. Днем эшелон медленно шел на восток, а ночью без остановок пер на запад. Мы не вылезали из теплушек. Тогда меня не интересовало, почему и зачем так делается, но потом я узнал, что в это время в Японии в газетах стали писать, что русские сосредотачивают войска на западных границах. Приехали мы в район города Мичуринск, это недалеко от Липецка. Точно я не помню, кажется, это была пятница или суббота. Мы приехали, выгрузились в лес и нам сказали: здесь будете жить. И мы стали делать дорожки (песочком посыпали) и ставить палатки. Все это было сделано дня за два. К воскресенью все уже было сделано, утром мы играли в волейбол. Пришел кто-то из командиров, остановил игру и сказал, что сегодня немцы напали. Сразу после этого нас построили и объявили, что приказом таким-то присваивается звание младший командир. В тот же день или на следующий мне приказали пойти на склад, получить петлицы и кубик и приступить к обязанностям.
Старшина был хороший у нас, фамилию тоже забыл. Старшина был тогда большой начальник, потому что он всем ведал, в чем заинтересован солдат, и едой и одеждой. Он был свойский мужик лет около сорока – хорошо относился к красноармейцам: заботливо и не выпендривался, даже предлагал называть его по имени.
Через день или два нас погрузили в эшелон. В эшелоне был весь дивизион, в этом же эшелоне ехал командир дивизии, я его видел позже. Мы поехали, станция железнодорожная на букву «Д» перед Смоленском, там мы стояли, когда налетели самолеты. Их было немного, 3 или 6, я точно не помню. Они выстроились в кольцо - дальний край выше, а с ближнего края бомбили и стреляли. Когда они делали первый заход, все выскочили и стояли разинув рты. А потом все бросились в обе стороны от железной дороги. Кто в туалет забежал прятаться, кто пытался спрятаться под кусты. Такое понятие, что это защита. Я например, отбежал подальше и бросился в какую-то ямку. Комдива я видел во время первой бомбежки. Он стоял возле вагона в штанах с красными лампасами. Мы бросились кто куда, хоть под елочки, а он стоял, наверно показывал пример. Вокруг него стояли офицеры.
Для испуга они бросали бочки и сосуды, которые страшно гудели. Страшный гул стоял и внизу это очень неприятно. Они не попадали, попала в эшелон только одна бомба, разбомбили один вагон. Но бомбили очень долго. Когда все кончилось, выгон надо было выбросить, и железная дорога была разрушена под этим вагоном. Вагон отцепили, дорогу отремонтировали, все было сделано за несколько часов. Делалось все быстро, и железнодорожники спешили, и мы помогали. Сачковать тогда в армии не было принято.
Бомбили нас еще пару раз по дороге. Но в следующие разы уже все было как надо. Поезд стал то замедлять, то ускорять движение, чтобы целиться было сложнее и попаданий больше не было. В первый раз у нас тоже никто не погиб. Кажется, жертв не было вообще. Бомбили они тогда не очень, по сравнению с тем, что потом было. Опыт мы получили, что надо отбегать от железной дороги.
Заехали мы за Смоленск, там нас разгрузили и поехали мы своим ходом. Пришла команда остановиться. Дивизия развернулась, начали копать окопы, установили пушки. Ждали танки. Пушки стояли или на переднем краю, или чуть дальше, метров на сто-двести дальше первой линии. Пошли танки, мы стреляли и Горелика (он был москвич) убило. Мы, командиры взводов находились возле пушки. Две пушки было, то возле одной, то возле другой.
Мы начали отступать. Только один раз остановились. Опять шли танки, опять стреляли и опять начали отступать. [Г. А почему?] На нашем участке прорыва не было, но мог быть справа или слева. Обычно на войне ищут стыки. И если нащупали, то направляют туда удар. Со своими батальенами связь обычно еще есть, а вот с соседними дивизиями совсем плохо. Связь вообще была говеная, телефоны проводные. Все надо чтобы скоротечно было, а с этими телефонами … Связь была в основном связными, потом, когда я в штабе полка был, там было человек 15 связных. Нет, тогда я соображал только в масштабах своего дивизиона, это я уже из последующего опыта.
В общем, после второго боя опять мы стали отступать, и зашли за Смоленск. Дело было в начале июля наверно, там было такое место, на шоссе Смоленск-Москва: с двух сторон, с востока и с запада понижение, лощина такая и там внизу речка, через речку мостик (через саму речку). Наша позиция была метрах в 500-600 от мостика и там был домик с восточной стороны. Это был домик смотрителя или еще кого-то, кто обслуживал дорогу. Хороший дом был. Там уже никого не было, до нас прошло много войск по дороге и люди видимо ушли с ними. Командир батареи мне посоветовал как установить пушки. Одну пушку с одной стороны дороги, другую – с другой, но не возле самого домика. А приказ он отдал такой: будете стоять здесь, пока я вас не сниму.
Артиллерия считалась тогда самой интеллигентной частью армии. [Г. А летчики и танкисты?]
Летчиков и танкистов было просто мало. Потом на войне, когда я уже в стрелковом полку был, нам придавали артиллерию, а танки, у меня не было случая, чтобы танки у меня в полку. Артиллерия была главная тогда, артиллерия – бог войны – так ведь называли. Было сознание такое, что вот я артиллерия, как я могу уйти без команды? Дело было даже не в присяге.
Мы пушки окопали. Сначала мимо проходили подразделения, потом ближе к вечеру стали проходить группами, потом единицы. Потом, когда стало темно, пусто стало на дороге. Немцы ночью не наступали - они ночью отдыхали, распорядок дня у них был железный. Единственное что они ночью стреляли из пушек и минометов, снарядов у них видимо было достаточно.
Ночью мы услышали разные крики страшные, нечеловеческие просто. Не один, много голосов. Тут уже не до сна всем, хотя мы и понимали, что надо выспаться. Я взял с собой одного красноармейца и мы пошли на звуки. Прошли километр. Нашли ворота железные и там дом какой-то. Оказалось, что это сумасшедший дом, причем обслуживающий персонал уже смылся. Там были и буйные и всякие. Они бегали по территории и бросались друг на друга. Совсем близко мы не подходили. Мы пришли, рассказали, сон конечно плохой был у всех.
Часов у меня не было, в каком часу не знаю, но уже светло стало. Я стоял у дома и смотрел в бинокль на дорогу на запад. Я увидел несколько человек на велосипедах. Они проехали через мостик, осмотрели его и вернулись обратно. Потом пошли машины (немцы пешком не ходили). Еще накануне днем мы делали пристрелку. Стрелять мы не стреляли, но установили прицел. Мостик у нас был пристрелян, потому что по речке машинам было не пройти, хоть речка и мелкая. Пушки стояли недалеко от дороги – метров 10-15 и не были замаскированы. Когда первая машина прошла через мостик, мы открыли стрельбу. Я дал команду стрелять до 3-х выстрелов. Три выстрела полагалось оставить на случай, если придется взорвать пушку. Мы попали и побили порядочно их на этом мостике. Несколько машин загорелось. Они тоже начали стрелять. Одна мина взорвалась над домиком, и меня обрызгало мелкими осколками. Я в каске был, но плечи и спину обрызгало. Они потом долго выходили. Один так и остался, но я его не ощущал, а узнал уже после войны, когда сделали рентген. Боли особенной не было, осколки не попали по костям. Но лицо у меня было в крови, и все на меня уставились. Я не знал, как быть дальше, приказ был стоять, а снаряды – кончились. Отступать по дороге тоже нельзя – они на машинах, догонят. Потом я решил уходить в лес. Там недалеко, метров 200 начинался лес, левее немного того дома, где сумасшедший дом был. У меня был компас, но карты конечно не было. Ехали мы, ехали, сначала по лесу, а по дороге нас, между прочим, обстреляли. И одного командира пушки убили. Откуда-то сверху. Тогда немцы забрасывали диверсантов и были такие случаи. Я из пулемета пострелял в этом направлении (Г. пулемет на «Комсомольце»), но останавливаться было конечно нельзя и мы поехали дальше. Потом на какие-то грунтовые дороги мы попали. Потом стали попадаться солдаты и подразделения, и все идут в одном направлении. Мы стали их расспрашивать, говорят на переправу.
Так мы попали на Соловьевскую переправу, вообще-то их было две, вторая выше по течению. Днепр, лес двух сторон Днепра. Лес перед переправой был заполнен машинами со сгущенкой, с обмундированием, даже с деньгами. Пред переправой мы стояли несколько дней. В очереди к переправе стояло несколько колонн, колонны три. Там было все, и танки и машины и повозки. И все машины стояли с включенными моторами. Я потом прочитал, что там было три армии. Машины и повозки стояли вплотную стык в стык, чтобы не прозевать когда двинется колонна. Стремление у все было только одно – переправится на ту сторону. Первый раз я остановился метрах в 500. Переправа была на понтонах. Немцы бомбили непрерывно, днем переправа не работала. Как правило, потому, что немцы то и дело попадали в какой-то понтон. Погода была хорошая – тепло. В воде трупы лошадей и людей, особенно перед понтонами, их несло сверху. В воде стояли повозки, они пытались проехать вброд, но застряли. Вырыли мы окопы возле танкеток (Г. танкетки – это «Комсомольцы») и сидели там. Самолеты обстреливали и из пулеметов, а не только бомбили. А ночью налаживали понтон и начиналась переправа. Пока я был на переправе, я начальства не видел. На переправу лезли силой. Всем надо и всех груз военный и все рвутся. Чинов там уже не почитали. В общем, сколько дней мы двигались к этой переправе, я уже не помню, несколько дней. Кушать мы ходили в этот лес. Там было все, что угодно.
В один какой-то день бомбы попали в наши танкетки. И спереди и сзади машины тоже загорелись. Мы бросились и оттуда убежали. Когда танкетки загорелись, первое что мне пришло в голову – это, конечно, смываться и мы переправились на восточную сторону пешком. Там Днепр не слишком широкий, даже плыть почти не пришлось, в основном, просто шли по горло в воде.
Когда мы переправились, пошли еще немного на восток и к вечеру нашли большой амбар. Мы туда забрались и повалились спать. А ночью я проснулся и стал думать, что же дальше будет. Я артиллерист, а пушек у меня нет, как я объясню, что со мной случилось? У расчетов конечно карабины были, но мы же артиллеристы, а пушек у меня нет. Разбудил я ребят, объяснил им. Куда, мол, мы дальше, на переформирование и в пехоту? А в пехоту, конечно, никто не хотел. У нас тогда было такое сознание, что мы артиллеристы и этим очень гордились. Потом я предложил, давайте вернемся обратно. А зачем? Возьмем пушки. Пока я ночь думал, я подумал, что в лесу там все есть, и пуши, и лошади.
В это время на переправе начали наводить порядок. За лес западнее даже выставили в ограждение людей. Мы переправились обратно, пошли в этот лес, выбрали лошадей, нашли такие же сорокопятки с лошадиной упряжью, там таких тоже было много. Там вообще, можно было найти что хочешь. Нашли мы там веревки, нашли обмундирование. Взяли бочки с бензином, повыливали их и сделали что-то вроде плота из бочек. Лошадей перегнали на ту сторону, пушку на плот поставили, лошадьми зацепили и перетащили на ту сторону, потом вторую пушку, потом снарядные ящики. Это можно было и днем делать, нам не мешали. Это было метрах в 300 от переправы. Собрали мы пушки, и пошли вдоль восточного берега реки. Мы в лес зашли, вроде среди деревьев и остановились там. Апетит разыгрался, мы же видели что там, в том лесу делается, тем более, что тут в лесу [Г. - на восточном берегу] все спокойно было.
И мы переправились на тот берег еще раз с нашими шоферами, которые Комсомольцы водили. На этот раз мы взяли машину. Это была полуторка с кухней. В кузов набрали всяческой еды, обуви. Там было навалом еды, обмундирования, обуви, стояли машины полные денег.
Переправили мы эту полуторку уже по мосту (там установился порядок и все стало побыстрее). Ждали мы спокойно, немцы сверху были заняты самой переправой, оборона западнее переправы, за лесом уже есть. На переправе мы искали, искали, может наши [Г. - имеется в виду дивизион или еще какие-нибудь части своей дивизии] где-то здесь, но ничего не нашли. Мы уже не спешили, мы же в основном на восточной стороне, немцы еще будут должны оборону, которую наши выставили поломать, мы думали, что в любом случае уйти через реку успеем.
Когда мы переправились, и все упокоилось, мы поехали и стали искать свой дивизион. Мы отъехали два дня от Днепра. На машине у нас была еще бочка с бензином. И как-то нам сказали, дивизион в той деревне. Лично в дивизионе я знал только свою батарею, командира дивизиона и его заместителя. Приехали мы в эту деревню. 60-й ИПТД? – Да. А командиров я этих не знал. Почему-то они забрали у нас пушки с лошадьми. [Г. А почему ты им отдал?] У меня кубик, а них больше. У них не было ничего, ни пушек, ни Комсомольцев. Когда мы приехали они страшно обрадовались.
А нам они сказали, мол, свободны, идите на переформирование …

Собственно дед расказывает следующее:

1) Перед войной часть деда перебросили со станции Зима (если не путаю - Алтайский край) под Липецк, причем переброска производилась с соблюдением мер секретности
2) Когда-то потом дед где-то вычитал, что в японских газетах в то время писали про сосредоточение советских войск на западной границе СССР (видимо в контексте переброски частей из сибири и с ДВ в западную ч
 
Развернутые ответы моего ("Лейтенанта" - О.Г.) деда на вопросы Андю и Кребса.

Ответы на вопросы связанные с воспоминаниями моего деда, которые я выкладывал между праздниками

http://vif2ne.ru/nvk/forum/0/archive/518/518440.htm

1. Как менялось отношение к немцам по ходу войны? Больше жестокости/ненависти, больше злости, или больше презрения, а к концу -- жалости/отвращения?

Как к немцам относились? С ненавистью. Страха против немцев вообще не было. Страх это когда по тебе стреляют, когда над тобой самолет летает, стреляет в тебя из пулемета и бросает в тебя бомбы или артподготовка немецкая. Помню еще был случай я попал под обстрел со своей строны Катюшами. Мины тяжелые, взрыв сильный - вот это страшно. А немцы, чего их бояться?
Отношение к немцам установилоь с самого начала войны и потом не менялось. Я думаю мы на передовой первые узнали как немцы относятся к мирному населению и к пленным (Г. При попытке выяснить откуда узнали, дед сказал что скорее всего из фронтовых газет и слухов, своими глазами он никаких немецких зверств не видел).

2. И ещё. Как вижу в прочитанном, ваш ув. дедушка считает, что в 41-м г. "немцы пешком не ходили". А дальше? Каково его мнение - хуже стало у немцев с транспортом или так и осталось? На чём, например, таскали немцы свои пушки?

Немцы всю войну передвигались только на машинах. По ночам обязательно спали, кроме нарядов, а жили всегда в домах, а если в земянках, то делали их удобными и капитальными из наших разобранных изб из деревень. А еще у них были регулярные отпуска, что для нас было просто немыслимо. Отпуск давали если только по ранению. А ещё их лучше кормили.

Ближе к концу войны нас тоже стали при при перегруппировках на машинах перевозить. Вот перед тем как меня ранило пулей как-раз перевозили. (Г. Речь идет об августе 1942. Для деда вообще вся война делится на "начало" - отступление 1941 г. и "конец" - все что после битвы под Москвой).

3. >... У нас еще был преподаватель физики, забыл его фамилию он входил в группу, которая занималась ядерными исследованиями. [Г. Дед говорит, что тогда студенты об этом не знали, а он узнал об этом скорее всего потом]. Он был боксером и часто приходил с синяками на занятия.
Речь идет не о Лейпунском ли Александре Ильиче?


Нет. Кто-то другой. А фамилию дед по-прежнему вспомнить не может.

Дед кстати еще разные интересные вещи расказывал, но сейчас нет времени набивать, сделаю позже ...
 
Назад
Сверху Снизу