• Zero tolerance mode in effect!

Евреи в армиях и войнах других стран


Эту знаменитую бардовскую песню, которую распевали у костра туристы в шестидесятых, была написана на слова поэта Павла Когана (1937).

Собственно, это имя мне первый раз встретилось на страницах книги незабвенного Резуна (Виктора Суворова). Как одно из доказательств своей теории, он приводил строки из другого произведения Когана:

Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.


Сей топик не для обсуждения художественных произведений, поэтому буду краток - Коган, хотя по состоянию здоровья (сильная близорукость) был освобождён от призыва, "обошёл" военкомат, закончив курсы военных переводчиков и получив звание лейтенанта, воевал в полковой разведке. Написал строевую песню для своего батальона на мелодию "Бригантины".

Посмотреть вложение 123643

23 сентября 1942 года на сопке Сахарная Голова под Новоросийском, Коган и возглавляемая им разведгруппа попали в перестрелку, в которой Павел Давидович и был убит. К боевым наградам не представлялся.

На месте гибели Павла Когана, сопка Сахарная Голова, признательными поклонниками его творчества, установлен памятный знак.

Посмотреть вложение 123646

Ещё более интересная судьба была у жены Павла Когана - Елены Моисеевны Ржевской (Каган).

Посмотреть вложение 123647

Ржевская - писательский псевдоним. Он возник в память о городе, где в 1942–1943 годах развернулись кровопролитные сражения. 22-летняя Елена Каган, едва окончив курсы военных переводчиков (на которых обучалась вместе с мужем), была отправлена сюда, в штаб 30-й армии. От Ржева она двигалась с фронтом на запад - через Смоленск, Белоруссию, Польшу, закончив путь в мае 1945-го в Берлине. Здесь её ждала невероятно ответственная миссия.

Во время штурма Берлина участвовала в поисках Гитлера, в проведении опознания и расследовании обстоятельств его самоубийства.

Подробности тут:
Спала с зубами Гитлера под подушкой: как Елена Ржевская помогала опознать тело фюрера
https://www.metronews.ru/novosti/ru...vskaya-pomogala-opoznat-telo-fyurera-1664868/

1589346832271.pngЕлена Каган и ее фронтовые подруги. 30 мая 1943 года
 
Йосеф Вальд - боец Еврейской бригады (на снаряде написано "подарок Гитлеру" и его внук Давид Вальд (на снаряде написано "подарок террору").

20544035_1823780837650078_4362081920851878955_o.jpg
 
При "окончательном решении еврейского вопроса" кажется невозможным, чтобы в нацистские спецслужбы затесались евреи. Ведь их чуть ли не метлой вычищали даже из вермахта! И все же, по крайней мере, один еврей был: Рихард Каудер (Richard Kauder), маклер по торговле недвижимостью из Вены.

Richard Kauder (Klatt) und seine Verlobte Ibolya Kálmán, Sofia 1942.jpg
Рихард Каудер и его жена Иболия Кальман, София, 1942

https://ru.wikipedia.org/wiki/Каудер,_Рихард

В 1940 году его как "чистокровного еврея" арестовали, но друг его отца, который со времен "аншлюса" возглавлял австрийский абвер, спас Каудера от верной смерти, завербовав его под псевдонимом Klatt — "Клатт". Военный разведчик полковник Рудольф фон Маронья-Редвиц (Rudolf von Marogna-Redwitz) впоследствии стал участником заговора 20 июля 1944 года. После неудачной попытки фон Штауффенберга убить Гитлера и провала операции "Валькирия", его повесили в октябре 1944-го.

Klatt-Mitarbeiter vor der Alexander-Newski-Kathedrale in Sofia, 1942.jpg
Ячейка Клатта перед собором Александра Невского в Софии, 1942

Карьеру нацистского шпиона Клатт начал в столице Болгарии. В Софии он руководил агентурной сетью, которая передавала сведения о Красной армии и Ближнем Востоке начальнику военно-воздушных сил в восточной части Южноевропейского театра военных действий. Героями любимой с детства сказки "Макс и Мо́риц. История мальчиков в семи проделках" (Max und Moritz — Eine Bubengeschichte in sieben Streichen) Клатт передавал свои радиосообщения: "сообщения Макса", когда речь шла о Советском Союзе, и "сообщения Морица" — о Ближнем Востоке. Главным источником информации Клатта был ссыльный русский Лонгин Ира (Longin Ira), с которым австрийский еврей познакомился в Будапештской тюрьме.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Ира,_Лонгин_Фёдорович

Вскоре отчёты "Макса и Морица" достигли ушей командования немецкого вермахта. Будущий глава Федеральной разведывательной службы Германии (БНД) Рейнхард Гелен (Reinhard Gehlen), а в то время руководитель армейской разведки Fremde Heere Ost ("Иностранные армии Востока"), высоко ценил Клатта.

Даже сам Гитлер слышал о Клатте в 1943 году и запрещал немецким спецслужбам работать с евреями или вербовать их. Однако Рейнхард Гелен считал Каудера своим лучшим источником информации о Красной Армии и не хотел терять "еврея Клатта", как называли агента его работодатели. Если немецким разведслужбам запрещено руководить агентами-евреями, то европейским вассалам Третьего рейха это может сойти с рук. В этой скользкой ситуации Гелен склонил венгерскую секретную службу взять к себе Клатта в качестве агента, для чего Каудеру пришлось "перейти в католичество". Вся информация по прежнему поступала к Гелену.

Шпионские сообщения Клатта имели один существенный порок, о котором никто не знал. Все они были высосаны из пальца. На основе замечательного знания Красной Армии, ее военной стратегии, а также из многочисленных бесед с разговорчивыми чиновниками и дипломатами в ночных клубах Софии Ира и Каудер черпали информацию для своих донесений. Благодаря их аналитическим способностям и знанию людей — они говорили то, что тем хотелось слышать, — абвер и вермахт до самого окончания войны стремились получать всю необходимую им информацию от этих агентов.

Max-Meldungen als Anlage zur Kurzen Feindbeurteilung der Abteilung Fremde Heere Ost, 11. Novem...jpg
Сообщение Макса от 1 ноября 1942

И всё-таки в 1943 году Клатту было слишком опасно оставаться в Софии. Сначала он отправился в Будапешт, а в 1944 году перебрался в Зальцбург, где он провёл последние месяцы войны.

Рейнхард Гелен, самый большой поклонник отчетов "Макса и Морица", в 1947-м возглавил "Организацию Гелена", которую позднее преобразовали в БНД. Он снова хотел задействовать Клатта для шпионских целей. Американские хозяева Гелена не позволили ему использовать Каудера против СССР. Во время войны британский криптограф Алан Тьюринг (Alan Turing) вместе с коллегами расшифровали немецкие коды и начальство знало, что сообщения Макса были фальшивками.


Утверждают, что несколько раз советские агенты в Зальцбурге пытались похитить легендарного нацистского шпиона. И тот едва спасся. Озорники из сказки Макс и Мориц закончили свои жизни под жерновами мельницы. Одна из самых неоднозначных фигур шпионажа времён Второй мировой войны Рихард Каудер умер полностью обнищавшим в Зальцбурге в 1960 году.

12.jpg
 
Первая МВ
1590257985566.png
Газета Israelitisches Familienblatt публиковала фотографии «еврейских рыцарей Железного креста 1‑го класса» — солдат, отличившихся на поле битвы.
Фото предоставлено Берлинским Еврейским музеем
ПЕРЕПИСЬ ЕВРЕЕВ

Более 12 тыс. немецких евреев погибли, сражаясь за свою страну во время Первой мировой войны. Это поразительное число, если учесть, что в то время в Германии проживали всего 550 тыс. евреев. (В самой кровопролитной войне Израиля, Войне за независимость, погибли около 10 тыс. солдат и мирных жителей при общей численности еврейского населения примерно 650 тыс. человек.)

Тем не менее в конце 1916 года немецкая армия провела Judenzählung (перепись евреев) среди солдат действующей армии, чтобы проверить, что евреи действительно принимают участие в военных действиях вопреки распространенному предубеждению. Это был серьезный удар по национальной гордости немецких евреев, и его нередко называют культурной поворотной точкой для них. Конечно, впереди было еще многое. После поражения Германии в 1918 году евреев обвинили в том, что они вместе с противниками монархии, социалистами и другими радикалами нанесли удар в спину.

Попытки немецких евреев увековечить память павших солдат стали предметом весьма информативной первой книги Тима Грейди. В новой, несколько тревожащей книге, «Смертельное наследие: Немецкие евреи и Великая война» автор выходит за пределы полей сражения, военных мемориалов и памятных церемоний, пытаясь оценить роль всех немецких евреев в ходе Первой мировой войны. Грейди рассказывает о расхожих представлениях, но в книге есть и гораздо более острые моменты. Он освещает, каким образом «евреи и другие немцы» (оборот, который он использует постоянно) сначала были энтузиастами войны. Затем он описывает множество видов участия евреев в поддержке военных расходов. И, по его мнению, перепись евреев не была поворотной точкой. В отличие от большинства историков, он обращает внимание прежде всего на то, как немецкие евреи в конце концов стали жертвами не просто нацистских предрассудков, но и опасных тенденций, которые они изначально поддерживали и развитию которых содействовали. Стоит поближе посмотреть на то, как он обращается с этим спорным сюжетом.

Грейди ярко описывает «первые месяцы войны, когда евреи и другие немцы нередко давали волю патриотическому духу». Если у немецких евреев была дополнительная, сугубо еврейская причина приветствовать начало войны, то она заключалась в том, что их страна выступила против самого безжалостного угнетателя евреев — России. «Мы сражаемся, — писал один немецко‑еврейский публицист, — чтобы защитить нашу святую родину, спасти европейскую культуру и освободить наших братьев на востоке». Поэтому даже сионисты — очень небольшое меньшинство среди немецких евреев — могли с готовностью присоединиться к кампании. Их ведущая газета Jüdische Rundschau заявляла, что надо «преподать урок» русским. «Отомстим за Кишинев», — призывала газета.

Урожденный еврей, полностью отказавшийся от своих корней, Эрнст Лиссауэр (Стефан Цвейг называл его «возможно, самым прусским или ассимилированным в прусской культуре евреем, которого я знал») сразу после начала войны изливал негодование в другом направлении. В знаменитом «Гимне ненависти к Англии» он отрицает какую‑либо ненависть к России или Франции, зато Англию с яростью, на которую Грейди только намекает, описывает как злейшего врага Германии — «Он от злобы, от зависти, он от ярости нем» . Это стихотворение на короткое время превратилось в своего рода национальный гимн и даже принесло Лиссауэру орден Красного орла, врученный кайзером. (Грейди объясняет гиперпатриотизм Лиссауэра в том числе тем, что его не взяли в армию по состоянию здоровья.)

Описывая смерть, которую сеяли немцы в нейтральной Бельгии, захваченной ими в самом начале войны, Грейди сухо, но точно отмечает, что «проповеди в синагогах часто были посвящены не печалям войны, а ее неудержимой мощи. В центре их было не разрушение Бельгии, а солдаты, которые несли “немецкий флаг от победы к победе”». И неудачу потерпели не только рядовые еврейские лидеры. Грейди замечает: «Если бельгийские женщины развлекались, “выкалывая глаза раненым немецким солдатам”, как жаловался Мартин Бубер, то ответственность за эту бесчеловечную дикость несли, конечно, бельгийцы, а не немцы».

В 1915 году Германия стала первой страной, использовавшей на поле боя химическое оружие, применив против французов хлор в сражении при Ипре и активно прибегая к этому виду оружия в последующие годы. Рассказ Грейди о роли евреев в этих зверствах строится вокруг фигуры одного человека — блестящего химика Фрица Габера, который родился евреем, но впоследствии крестился. Грейди освещает роль Габера и его усердный труд.

В ходе разработки программы вооружения именно Габер, а не военные активно продвигал новую технологию. Габер устраивал эксперименты, добивался поддержки армии и даже ездил на поля сражений, чтобы проследить за установкой газового оборудования. Его преданность новому виду оружия была такова, что военные успехи он ставил выше собственной семейной жизни. Вскоре после первой газовой атаки первая жена Габера Клара Иммервар, с которой он прожил 12 лет, застрелилась из табельного пистолета мужа. Причины ее самоубийства не ясны. Однако, оценивая события сейчас, стоит обратить внимание, что буквально на следующий день Габер решил отправиться на Восточный фронт для организации нового раунда газовых атак.

И все же Грейди следит за тем, чтобы у читателя не создалось неверное представление о масштабе событий. «Несмотря на воинственность Габера, немецкие евреи никогда не были главными адептами этого аспекта тотальной войны». С другой стороны, он пишет: «Как и все прочие немцы, они выражали поддержку либо молчаливым согласием, либо реже — прямым содействием».

Когда в июне 1915 года профессор китайского богословия Рейнгольд Зееберг опубликовал петицию, призывающую «к широкомасштабной аннексии и германизации восточных земель», ее подписали несколько известных немецких евреев. Консервативный публицист и ученый Адольф Грабовски (еврей, перешедший в протестантизм) «особенно решительно высказывался в поддержку экспансии на восток». Видный сионист Давид Трич призывал расширяться на восток, на запад и в Африку, «а Макс Варбург, Вальтер Ратенау и другие крупные немецко‑еврейские предприниматели поддерживали идею экономического доминирования».

К зиме 1915/1916 года немцы, в том числе немецкие евреи, «начали оглядываться вокруг в поисках объяснения неспособности армии закончить войну» и все чаще обвиняли в этом «других», кто вызывал подозрения. Первый пример такого поведения Грейди видит в незаконной эксплуатации немцами иностранных рабочих: «Планы заставить бельгийцев и жителей Восточной Европы работать в поддержку военных усилий немцев подразумевали жестокое и беспощадное отношение к другим группам населения». В числе евреев, которые принимали участие в разработке и реализации этих планов, были промышленники, например Вальтер Ратенау, законодатели, в том числе Георг Давидсон и Макс Коэн‑Рейс, и сионист Франц Оппенгеймер. Грейди находит другие примеры негативного отношения к «иным» группам населения в участии немецко‑еврейских антропологов в исследовательских проектах, «основанных на явном ощущении национального превосходства» и проводившихся в немецких лагерях для военнопленных над выходцами из Африки, Азии и Восточной Европы.

Грейди вкратце пересказывает историю переписи евреев и наглядно показывает, как взволновала она немецких евреев. Среди прочего он рассказывает об Эрнсте Симоне, который пошел на фронт добровольцем из патриотических соображений, был ранен при Вердене, но после переписи все сильнее чувствовал себя чужим в собственной стране (и в конце концов эмигрировал в Палестину, где стал известным учителем и религиозным мыслителем). Но Грейди не считает, что случай Симона был типичным. Хотя «почти само собой разумелось, что военный ценз навсегда изменил отношение немецких евреев Германии», — пишет он, но такие люди, как Симон «были скорее исключением, чем правилом». «Возможно, блеск войны» несколько поблек в глазах немецких евреев после переписи и военных поражений, «но их желание увидеть Германию победоносной вовсе не уменьшилось».

Для большинства немецких евреев так оно и было, но среди некоторых из них стали возникать антивоенные настроения. Примером тут может послужить Мартин Бубер, чья перемена отношения к войне вряд ли была замечена кем‑то за пределами еврейского мира. Больший резонанс имела позиция крупных социал‑демократов вроде Гуго Гаазе и Курта Эйснера, которые поддерживали и даже возглавляли акции протеста, требовавшие «больше еды лучшего качества», мира и демократических реформ. Хотя по их поведению нельзя судить о немецких евреях в целом, они, «похоже, служили дополнительным аргументом для тех, кто считал, что немецкие евреи тесно связаны с революционным и антипатриотическим движением». Когда в начале 1918 года Гаазе, Макс Коэн‑Рейс и их коллега Оскар Кон выступили в рейхстаге с протестом против аннексий Брест‑Литовского мира, «они только раззадорили антисемитов».

Похоже, именно эти события имеет в виду Грейди, отмечая, что бытовавшее среди послевоенных правых убеждение, будто Германия получила удар в спину, «возникло не на пустом месте, а основывалось на поведении евреев и других немцев в последние месяцы конфликта». Но есть и еще кое‑что: это представление «поначалу распространялось многими немцами, в том числе и рядом немецких евреев, во время войны. Георг Бернхард, Вальтер Ратенау и Макс Варбург внесли свою лепту в формирование мифа о ноже в спину своей реакцией на забастовки января 1918‑го и на перемирие, заключенное в ноябре того же года».

Так что евреи оставили своей стране «опасное наследие» так же, как и прочие немцы. Участвуя в событиях «немецкой Первой мировой войны», они сыграли свою роль в «прокладывании пути к власти для Гитлера». Парадоксальным образом, «их все больше оттесняли от наследия, которое они сами помогали создавать», и в конце концов вынудили эмигрировать или убили.

Грейди не хочет сказать, что евреи пожали то, что посеяли, но они пожали то, что некоторые, даже многие из них вместе с другими помогали посеять, и это все равно довольно суровое суждение, если не прямое обвинение. Нельзя сказать, что оно абсолютно беспочвенное, но определенное преувеличение все‑таки присутствует. Грейди показывает, что немецких евреев, конечно, захватила волна военного энтузиазма, многие из них поддерживали войну до самого конца и нередко закрывали глаза на тяжелейшие преступления Германии. На целом ряде конкретных евреев лежит гораздо более тяжелая вина. Но важно не терять из виду тот факт, что многие ужасы, которые Грейди постоянно приписывает «евреям и другим немцам», в реальности были делом рук преимущественно других немцев — и некоторых евреев. И эти евреи не всегда представляют весь свой народ, и численность их не всегда так высока, как кажется на первый взгляд.

Для начала можно задаться вопросом, почему Грейди регулярно отождествляет крещеных евреев и евреев просто. Он справедливо замечает, что в Германской империи евреи часто становились христианами не по религиозным соображениям, а для того, чтобы стать «еще больше немцами», и многие их них «сохраняли немалую часть еврейской идентичности еще долго после крещения». Но разве на этом основании можно называть евреем любого бывшего еврея, не вдаваясь в дополнительные разъяснения, как это регулярно делает Грейди? Я не могу с уверенностью сказать, что он поступает так все время, потому что и здесь он не вполне последователен. В числе других примеров гиперпатриотизма немецких евреев он рассказывает о Пауле Николаусе Коссмане, крестившемся, как сообщает Грейди, в католицизм. Однако ниже, заметив, что «иллюстрация злосчастного мифа о ноже в спину» впервые появилась в 1924 году на обложке журнала, который издавал Коссман, Грейди сообщает, что мюнхенский адвокат‑еврей «предположил, что “еврей” Коссман выдумал миф о ноже в спину». Далее Грейди говорит, что этот адвокат напрасно назвал Коссмана евреем, поскольку «Коссман обратился в христианство в возрасте чуть за тридцать». Либо мы считаем Коссмана евреем, либо не считаем — а если не считаем, то чем он тогда отличается от изобретателя химического оружия протестанта Фрица Габера?

На самом деле, как отмечает Грейди, даже Коссман не считал, что именно евреи нанесли Германии удар в спину; он обвинял в этом социалистов. В завершающей части книги Грейди туманно говорит о каких‑то евреях, которые поддерживали миф о ноже в спину, но выше он называет по имени только двоих: парламентария Людвига Гааса и крещеного банкира Георга Солмсена. Заявления о том, что в формировании этого мифа принимали участие и трое других евреев — Георг Бернхард, Вальтер Ратенау и Макс Варбург — не имеют достаточных оснований. Грейди лишь демонстрирует, что эти люди упрямо поддерживали войну вплоть до печального конца и даже позже.

Аналогичным образом, когда Грейди фиксирует участие евреев в расистских антропологических исследованиях, он говорит о «множестве немецко‑еврейских ученых», которые проявляли большой энтузиазм по поводу этой деятельности. Отметив художника и скульптора, работавших в расистских проектах, он, «наконец», приводит третий пример — фотографа Адольфа Гольдшмидта. Надо заметить, что трое — это вовсе не много (и если обратиться к сноскам, новых имен тоже не прибавляется).

Видно, что Грейди иногда излишне старается обосновать свою позицию. Но это не означает, что говорить вообще не о чем. Среди более 500 тыс. евреев и крещеных евреев, живших в Германии в годы войны, конечно, было немало людей, которые, как он показывает, ставили свою страну über alles и не лучшим образом отстаивали собственные убеждения.

Некоторые из них впоследствии пришли к выводу, что их действия помогли Гитлеру прийти к власти. В эпилоге Грейди цитирует бывшего солдата и великого историка‑медиевиста Эрнста Канторовича, который говорил, что во время Первой мировой войны и после нее «с оружием в руках я готовил — пускай и косвенно и вопреки моим намерениям — путь, ведущий к национал‑социализму» . У Канторовича было больше причин считать себя виноватым, чем у большинства других евреев. Он, как отмечает Грейди, после войны вступил в полувоенное ультраправое формирование — фрайкор. Но нужно проявлять осторожность, возлагая вину на слишком большое число немецких евреев — его современников.
Алан Аркуш. Перевод с английского Любови Черниной
https://lechaim.ru/events/perepis-evreev/
 

1592409084071.png
Макс в конце войны ...и в последние годы жизни


В марте 1942 года в небольшой польской деревеньке Микуличин (ныне село в Ивано-Франковской области, — прим. ред.) гестаповцы в сопровождении полицаев-украинцев пришли в дом семьи Привлер. Они арестовали главу семейства Давида, а заодно забрали 11-летнего сынишку Макса, цеплявшегося за ногу отца. Его мать Малку с тремя детьми отправили в гетто Станислава (ныне Ивано-Франковск).
Еще в июне 1941 года, в начале немецкой оккупации, 101-летнего старика — деда Макса, — схватив за бороду, потащили по улице, и он умер от сердечного приступа.
По словам Макса, гестаповцы жестоко пытали папу. Но, придя в себя, тот сказал сыну: «Ты должен остаться в живых и рассказать остальным, что эти звери сделали с нами только потому, что мы — евреи». На следующий день их в составе группы из одиннадцати евреев повели на расстрел.
«Нас всех раздели и подвели к яме, — свидетельствовал Макс. — Но на самом краю отец неожиданно столкнул меня, не дожидаясь выстрелов, и затем, падая, прикрыл меня своим телом. Раненых, пытавшихся выбраться из расстрельной ямы, нацисты добивали. Я лежал, не шевелясь, и только утром решил вылезть». Оказалось, что Макса ранило, и пуля засела в теле на четверть века.

Max%20Privler%203.jpg

Микуличин сегодня

«Я хотел жить, — вспоминал Привлер. — Увидел голубое небо… Выполз, с трудом раздвигая тела». Первым его порывом было бежать, но куда? И мальчик пошел к дому своего польского друга, с которым учился в школе. «На мне ничего не было, я был голый. Постучал в дверь, — рассказывает Макс. — Открыл отец моего приятеля, увидел меня, назвал жидом, пнул, и крикнул, чтобы я убирался».
Из последних сил мальчик добрался до дома, где жили Немчуки — украинская семья, дружившая с Привлерами. Дверь открыла Евдокия — дочь хозяев, которая впустила и спрятала ребенка. Его еще дважды пытались казнить, и каждый раз ему удавалось спастись.
Но это было не единственным тяжким испытанием, выпавшим на долю мальчика. Каким-то непостижимым образом он пробрался в гетто, где находились мать с его сестрой и братом — полуторагодовалым Берликом. Взору Макса предстала страшная картина: в гетто началась облава, его мать схватили, а у нее на руках был Берлик, и полицай хотел забрать малыша. «Мама так толкнула полицая, что тот упал и, ударившись виском о бордюр, умер. Маму схватили и на глазах у всех повесили, — вспоминал Макс. — Я рванулся к ней, закричал, но из-за кустов вдруг выскочил какой-то мужчина, закрыл мне рукой рот и прошептал: «Не сходи с ума, это — самоубийство. Ты должен выжить ради нее. Нужно выжить — и мстить».
Так ребенок присоединился к подпольщикам гетто. «Я очень многим помог выжить, — рассказывал он. — Они голодали, а я пробирался в гетто через канализацию, приносил продукты и обеспечивал снабжение».

Max%20Privler%204.jpg
Max%20Privler%205.jpg
Макс в Праге, май 1945 г.

Позже он снова прятался у Евдокии, которая к тому времени вышла замуж. Помогал Максу и ее муж — Иван. Спустя много лет, благодаря усилиям Привлера, они были признаны Праведниками народов мира.
Тем временем подросток прибился к партизанам, был ранен, отправлен на Большую землю, вернулся на фронт и, благодаря владению несколькими языками, стал разведчиком, участвуя в десятках операций.
Несколько раз юный боец был ранен, вместе с другими частями Красной армии освобождал Освенцим, а также Краков и Прагу. В одном из наградных листов значилось: «Во время боевых действий в январе 1945 года сержант Привлер проявил беспримерную доблесть... Он спас свой взвод, уничтожил и ранил более двадцати солдат противника...»
После войны Макс Привлер жил в Украине, женился, у него родились сын и дочь. Он репатриировался в Израиль в 1990 году, и с первых же дней принял активное участие в ветеранском движении, занимаясь увековечиванием памяти детей, сражавшихся в армиях стран антигитлеровской коалиции.
В 2017 году бывший солдат был одним из зажигавших факел на церемонии, посвященной Дню памяти павших в войнах Израиля и жертв террора. Он жил в Бат-Яме вплоть до своей кончины в начале этого года в возрасте 88 лет. Ветерана похоронили в Ашкелоне, рядом с ранее умершей дочерью. У него остались сын, внуки и правнуки. Макс Привлер был последним израильским ветераном войны, участвовавшим в освобождении Освенцима. Офер Адерет, «Гаарец»

 
16 мая 2020 года ушёл из жизни 94-летний Владимир Яковлевич Колчинский - коренной одессит, переживший Холокост. После освобождения Одессы Владимир стал красноармейцем и в составе штурмового разведывательного отряда был одним из первых, кто попал на территорию лагеря в Освенциме. Центр Либеральной современности (LibMod) из Берлина в марте встречался с Владимиром Яковлевичем и сделал небольшой фильм-интервью.

 
Константин Львович Фельдзер.

Родился 12 октября 1909 года в Киеве. В 1918 году семья через Одессу выехала в Париж, где жила сестра отца. Его отец Лев Фельдзер в Париже занимался различными видами коммерческой деятельности между Францией и РСФСР. В частности, он открыл филиал киностудии Патэ – «Патэ-Норд» в Москве и вместе с Игорем Сикорским занимался открытием авиалинии Москва – Париж. Скончался в 1929 году, не успев определиться с вопросом – жить во Франции или вернуться в Россию.

Старший брат Вадим уехал в Тулузу, где поступил в политехнический институт, а два младших брата Константин и Алексей стали военными летчиками. Алексей разбился во время тренировок в 1938 году. Константин в 1939 году был переведен в эскадрилью 3/10 на севере Франции.

397-kenig-07.jpg

С первых дней участвовал в кампании 1940 года. Сбил один немецкий самолет. 14 мая 1940 года сам сбит и объявлен погибшим. Выйдя из окружения, добрался до своей части, которая была переведена в Клермон-Ферран. Узнав о капитуляции Франции, самостоятельно с несколькими польскими и французскими пилотами выезжает в Алжир. После роспуска части и демобилизации пытается добраться на яхте до Гибралтара. Из-за шторма был выброшен на испанский берег, арестован и выслан во Францию. В военном трибунале попадает на знакомого военного юриста, который помогает смягчить приговор и возвращает его в распоряжение командования ВВС в Алжир.

За вторую попытку побега в Гибралтар вновь арестовывается и содержится сначала в Алжире под домашним арестом, а затем военным трибуналом в Тунисе осужден на год тюрьмы за оставление части во время войны.

В тюрьме получил личное приглашение от Пьера Костантини вступить в антибольшевистский легион в обмен на свободу. Пьер Костантини, один из организаторов легиона французских добровольцев, воевавшего против СССР в составе Вермахта, в то время пытался создать летную часть в составе подразделения.

Отсидев, был восстановлен в армии и служил в Тунисе. В ноябре 1942 года был дежурным по аэродрому. Во время попытки высадки американцев помог им использовать свой аэродром, за что вновь был арестован после того, как французы отбили американскую атаку. После перехода Туниса к союзникам освобожден и вернулся в авиацию. Участвовал в боях в Тунисе и Сицилии. Сбил второй самолет. С марта 1943 года пытался попасть добровольцем в «Нормандию». После отказа переведен инструктором в Марокко. Узнав о саботаже командования набора пилотов в «Нормандию», сам в Алжире начал заниматься формированием группы пополнения, с которой прибыл в СССР в декабре 1944 года.

397-kenig-08.jpg

Участвовал в боевых действиях в Восточной Пруссии. 1 августа 1944 года был сбит над Кенигсбергом, выпрыгнул из горящего самолета и получил тяжелые ранения с временной потерей зрения. Был объявлен погибшим, и его жене во второй раз была отправлена «похоронка». Посмертно награжден орденом Освобождения. Но он попал в плен, где провел восемь месяцев. Содержался вместе с другим пилотом «Нормандии» Жаном Байсадом в лагере для военнопленных советских летчиков. Байсад тяжело переносил условия плена, в результате чего они решили обратиться в Красный Крест, чтобы перейти к французским военнопленным. Комиссия Красного Креста отказалась их признать французами по факту службы в Красной Армии. Тогда они решили бежать. При побеге потеряли друг друга. Байсаду бежать не удалось, а Константин Фельдзер с двумя советскими офицерами бежал из плена.

Добрался до Парижа. По его воспоминаниям, в штабе ВВС отказались говорить о восстановлении в армии и не имели никаких документов о его службе в армии после 1943 года, производстве в офицеры и переводе в «Нормандию». Зато имелись две «похоронки», полученные его «вдовой», и пенсия на погибшего, которую его попросили немедленно вернуть. Попытка провести взаиморасчет между полученной уже пенсией на погибшего летчика и неполученной задолженностью по зарплате не увенчалась успехом, поскольку в штабе имелись документы, по которым он числился сержантом в Алжире, а не младшим лейтенантом в СССР. На его удачу попал к генералу Марсиалу Валену, одному из организаторов «Нормандии» в 1942 году. Был восстановлен в армии в звании лейтенанта. Потребовал возвращения в «Нормандию», несмотря на категорический отказ, находившегося в Париже Пьера Пуяда, который считал, что ему требуется лечение после плена. С отпускниками «Нормандии» вернулся в часть.

После окончания войны пытался поступить добровольцем в Красную Армию для участия в войне против Японии. И из-за острых конфликтов с руководством ВВС Франции в 1945 году был вынужден покинуть армию в звании капитана запаса.


Был заместителем директора авиации в Медоне. Участник нескольких обществ франко-советской дружбы. Неоднократно бывал в СССР. В 1948 году вместе с супругой совершил путешествие на автомобиле «Ситроен 2CV» от Парижа до Красноярска.
Имел друзей в Театре на Таганке и участвовал в его гастролях во Франции. Был знаком с Мариной Влади и Владимиром Высоцким. Принимал участие в работе ассоциации «Нормандия-Неман», дружил с Жозефом Пуликеном. Скончался в 1988 году в Париже. Похоронен на Пер-Лашез. За службу в военной авиации был награжден офицерским крестом Почетного Легиона, орденом Освобождения, Военным крестом с пятью пальмами, двумя орденами Отечественной войны. Медалями «Сопротивления», «За ранение», «За побег из плена», «За победу над Германией».

Младший сын его брата Вадима, погибшего в Сопротивлении, Жерар Фельдзер ныне является директором музея авиации и космонавтики в Ле Бурже, в котором установлен Як-3 полка «Нормандия-Неман» и который ныне занимается вопросами, связанными с переносом музея из Анделиз.


Константин Львович Фельдзер в Вики. Стоит обратить внимание на раздел "Семья"
https://ru.wikipedia.org/wiki/Фельдзер,_Константин_Львович
 
Они сражались за родину: на заре независимости тысячи евреев защищали Литву с оружием в руках Большинство погибли во время Холокоста
В этом году Литва отметит сто лет с момента окончания войны за независимость. После возрождения государственности молодая республика была зажата в тиски между многочисленными недругами. Свободу, на которую покушались большевики, поляки и белогвардейцы-бермонтовцы, пришлось защищать с оружием в руках.

 
Давид Моргулис. Прошедший через две войны и ад.
 
Назад
Сверху Снизу